Он схватился за окровавленное плечо и завопил:

– А-а-а! Ты испортила мое любимое отвратительное пальто! Теперь в нем дыра! Ты испортила мою любимую шкуру! И в ней дыра!

– Ты проиграл, – едва слышно сказала кукла.

Гуффин расхохотался так яростно и жутко, что, казалось, его челюсть вот-вот выпрыгнет изо рта.

– И что, ты убьешь меня?

Шут задергался, будто собирался вывернуться наизнанку – как тот человек из «предсказания»-сказки мадам Шмыги.

Сама же мадам Шмыга, к слову, так и сидела на полу у камина с распахнутым ртом. Она до сих пор не верила, что не спит.

– Убьешь?! Убьешь меня?!

«Убей его, чего же ты ждешь?» – в голове Сабрины возник знакомый злой голос. Повинуясь ему, кукла снова взвела курок.

«Что ты делаешь?! Остановись! – вклинился другой голос – взволнованный и перепуганный. – Ты не можешь! Это плохо! Очень плохо! Ты не можешь его убить!»

«Он убил бедного Джейкоба. Сбросил с воздушного шара. Он тебя бил. Погляди, как он избил бедную мадам Шмыгу. Он заслуживает этого. Спусти курок! Давай!»

«Я не могу… не могу…»

«Стреляй! Погляди на его искаженное яростью лицо. На его суженные с ненавистью страшные серые глаза!»

«Но он ведь умрет, да?»

«Конечно! В этом вся суть! Чтобы его не стало! Чтобы его просто больше не было! Ты представь, какой прекрасный мир будет без Финна Гуффина по прозвищу «Манера Улыбаться»! Прикончи его! Ты ведь помнишь, что сказал мистер Мэреготт?»

Сабрина вдруг вспомнила темный коридор с картинами на стенах. И дверь в тупике. Дверь приоткрыта – маленькая щепка просунута в щель между косяком и дверью, чтобы та не закрывалась. Из кабинета в коридор льется узенькая дорожка света. А еще оттуда доносятся голоса. Их обладатели спорят. Мистер Мэреготт, огромный и важный, в дорогом черном сюртуке настроен весьма решительно. Он бурно разглагольствует, указывая на то, что у компании «Хилл и Мэреготт» всего одна преграда – Холсток, жалкий чинуша из адмиралтейства, и эту преграду следует устранить, если они хотят, чтобы «Рябая Кошка» вышла в море. «Мертвецы не страшны, – говорит он. – Мертвецы не мешаются под ногами. Они не угрожают. Мертвецы ничего не сделают, потому что они – мертвы».

Снова чужое воспоминание. Такое жуткое, такое зловещее. От него Сабрине стало неимоверное тяжко – как будто ее придавило якорем. И страшны были не сами слова этого мистера Мэреготта, а предчувствие… нехорошее предчувствие того, что произойдет вскоре после этих слов… предчувствие того, что уже произошло.

«Нет. Мистер Мэреготт был неправ!» – попыталась спорить добрая-и-наивная Сабрина.

Злой голос в голове не унимался:

«Пристрели его! Как ты не понимаешь?! Сколько зла он уже причинил и еще причинит, если оставить его в живых! Все зло, которое он совершит, будет на твоей совести, глупая кукла Сабрина, если ты не покончишь с этим здесь и сейчас!»

«Я не могу…»

«Все ты можешь! Проклятье! Стреляй!»

Сабрина молчала, и со стороны могло показаться, что она чего-то ждет, глядя на державшегося за плечо Гуффина.

Тот так и спросил:

– Чего ждешь, рыжая уродина?! Пинка? Просьбы? Особого приглашения для неуверенных в себе персон? Трусиха проклятая! Даже выстрелить не может!

А злобный внутренний голос словно продолжал за шутом:

«Ты жалкая! Слабая! Никчемная! Ты…»

Однако Сабрина уже все решила. Она покачала головой.

«Какая же ты дура, Сабрина…»

– Какая же ты дура, Сабрина, – прошипел Гуффин, озвучивая ее мысли. – Ты разве не знаешь, что злодеи всегда возвращаются? И однажды, поверь мне, ты подумаешь или произнесешь сокровенную фразу всех дураков: «Нужно было убить тебя, когда у меня был шанс». А я отвечу: «Да. Нужно было».

– Ты и так проиграл, – сказала Сабрина. – Я не буду тебя убивать. Мне очень хочется, но папа говорил, что нельзя, ни за что нельзя никого убивать! Каждая жизнь ценна, и у людей нет права решать, чью жизнь оборвать только потому, что им так хочется, или они кого-то не любят, боятся, или думают, что этот кто-то им мешает.

– Что? Твой папа? Какой еще папа? Ты же проклятая деревяшка! У тебя нет папы.

– Он сказал это мистеру Мэреготту, и мистеру Мэреготту это не понравилось. Мистер Мэреготт ушел, хлопнув дверью, и сказал: «Мы еще поглядим!»

– Что за бред ты несешь?

Сабрина не стала объяснять:

– Тебя схватят, – сказала она. – И посадят в тюрьму! И ты больше никому не причинишь зла.

– Ну да, ну да! – оскалил желтые зубы Гуффин. – Ну да, ну да, ну… нет! Тебе не помешать моему плану!

– Я уже ему помешала. Ты проиграл. Я ведь уже говорила…

– Ну да? – Шут саркастично скривился, или же он скривился от боли – было не совсем ясно. – В смысле «да ну»?

– Я не позволила тебе убить Брекенбока и остальных.

– Что? Что за бред она несет, мадам Шмыга? – Шут повернул голову к гадалке.

На окровавленном лице женщины было написано такое же недоумение.

– Я прокралась ночью в этот фургончик и стащила у мадам Шмыги сонный порошок, – пояснила кукла. – А потом я стянула кисет с отравой у Проныры. Я высыпала отраву в лужу, а его место заняло снотворное. «Сонный порошок доктора Слиппинга» Проныра в котел и насыпал. Они все спят. И… – она чуть повернула голову, прислушиваясь, – кажется, уже просыпаются. Я слышу голос Талли Брекенбока.

Гуффин прекратил скалиться. О, он действительно был поражен. Причем настолько, что от удивления у него, казалось, даже кровь перестала течь из раны. Он тоже услышал голос Брекенбока.

– Все как в тумане… – бормотал хозяин балагана.

– Потому что все и есть в тумане, – сонным голосом ответил ему Бульдог Джим. – Марь, не разглядеть ничего…

Гуффин глядел на Сабрину с ненавистью.

– Ты считаешь, что помешала мне? – спросил он. – А вот наша любезная мадам Шмыга с тобой не согласна, глупенькая кукла Сабрина. Она помнит, что ее сестра у меня. Я так понимаю, ты забрала свой Механизм, верно? – Не дождавшись ответа, он продолжил: – Ну и ладно! Плевать! – Шут повернулся к гадалке. – Как грустно, мадам Шмыга, что вы так неловко упали! Да еще и в собственном фургончике! Как жаль, что я не