— Нет уж, спасибо! Я и без того еле хожу. — Она коснулась его соска. — Боюсь, с освоением тантрического искусства придется повременить.

— Правильно, — добродушно поддержал Ник, — есть много других занятий. — И он соблазнительно понизил голос:

— Ты даже представить себе не можешь, какой у меня богатый опыт и фантазия!

— Этого я и боялась, — вздохнула Лотти, и Ник рассмеялся.

Он обхватил большой ладонью ее затылок, заставляя запрокинуть голову. Лотти изумило выражение его глаз, напоминающих бездонные синие колодцы. Он тянулся к ее губам медленно, словно опасаясь, что она отвернется, и Лотти вдруг поняла: он опасался, что ее желание целовать его улетучилось с первым лучом солнца. Крепко обняв Ника, она смежила веки и подставила ему приоткрытые губы.

* * *

С того дня время понеслось так стремительно, что Ник не успевал опомниться. Его признание и удивительный ответ Лотти изменили его жизнь. Лотти следовало бы испытать отвращение, а она по-прежнему обнимала его, охотно принимала его ласки. Ник не понимал, в чем дело. Он пристально наблюдал за женой, стараясь уловить признаки того, что она уже раскаивается в своем замужестве и корит себя. Но Лотти даже не пыталась оттолкнуть его. Она открылась ему и душой, и телом. Ее доверие порой внушало Нику страх — как и его потребность в ней. Впервые в жизни он позволил себе до такой степени утратить независимость, и уже ничего не мог с собой поделать.

Оставалось лишь примириться с неизбежным. С каждым днем Ник уходил все дальше по опасной, но такой манящей тропе к счастью. Его перестали мучить сомнения и томить неосуществимые желания. Впервые в жизни он обрел душевный покой. Даже кошмары больше не преследовали его. Давным-давно он не засыпал так крепко, а если и видел сны, то просыпался, убеждался, что Лотти жмется к нему, рассыпав по подушке волосы, и снова погружался в приятную дремоту. Никогда еще он не жил так праздно — валялся в постели, предавался любви с женой, подолгу ездил верхом или гулял вместе с ней, даже устраивал пикники и радовался, хотя мог бы приносить людям пользу, оставшись в Лондоне с Морганом и товарищами!

Порой старый дом нагонял на него тревогу, напоминал о фамильной горячности и любви к риску. Ник не знал, каково это — быть виконтом, чувствовал себя в поместье не в своей тарелке, хотя и помнил его с детства. Пресловутое предписание не стало взмахом волшебной палочки. Какой бы ни была кровь Ника, в душе он оставался уличным мальчишкой.

— Я все время думаю о том, что тебе необходимо, — сказала Лотти ему однажды утром, когда они удалялись от дома по дорожке, вымощенной розовым кирпичом и ведущей к большому пруду, заросшему водяными лилиями. За прудом и ухоженной лужайкой начинался каскад рукотворных озер среди кедров и вязов. Вспомнив детство, Ник повел Лотти наперерез, через лужайку и невысокую каменную стену у леса.

Помогая жене перебраться через стену, Ник обдумывал ее слова. Лотти охотно приняла помощь, хотя могла бы преодолеть препятствие сама.

— А что мне необходимо? — спросил Ник, бережно ставя ее на землю.

— Свое дело.

— Что?

— Дело, которое ты сочтешь достойным, но не связанное с управлением поместьем.

Ник окинул дерзким взглядом стройную фигурку Лотти в прогулочном платье персикового оттенка с шоколадной отделкой.

— Оно у меня уже есть, — заявил он и потянулся к ее губам.

Лотти с улыбкой ответила на поцелуй, подчиняясь движениям его языка.

— Я имела в виду дело, которым ты мог бы заниматься в свободное время, — объяснила она, когда поцелуй наконец завершился.

Ник обнял ее за талию, не стянутую корсетом.

— И в любое другое — тоже.

Лотти со смехом отпрянула, ее каблучки проваливались в толстый ковер опавшей листвы. Сквозь навес зеленых веток над головами просачивались тонкие лучики, играли на заколотых на макушке волосах Лотти, придавая им серебристый блеск.

— Например, сэр Росс интересуется судебной реформой, — продолжала объяснять она, — а также защитой прав женщин и детей. Если бы ты нашел способ принести пользу обществу, тебе пригодилось бы место в палате лордов…

— Постой, — настороженно перебил Ник, ведя ее по лабиринту деревьев. — Если ты намерена и впредь сравнивать меня с этим святошей, моим зятем…

— Я просто привела его в пример. — Остановившись под вековым вязом, Лотти провела ладонью по сероватой коре, испещренной глубокими бороздами. — Я говорю вот о чем: последние несколько лет ты служил обществу и помогал людям, и теперь, когда тебе пришлось отказаться от этого…

— Я никому не помогал! — возмущенно перебил Ник. — Я просто крутился среди убийц и проституток и ловил беглецов — гнался за ними от Тайберна до Ист-Уоппинга.

Лотти покачала головой, ее темно-карие глаза переполнила невыразимая нежность.

— И тем самым ты служил Лондону и справедливости. Скажи, почему тебя так оскорбляет даже предположение, что ты и вправду творил добро?

— Я не желаю, чтобы на мой счет заблуждались, — отрезал Ник.

— Но я вижу тебя таким, какой ты есть на самом деле, — возразила Лотти, — и мне бы и в голову не пришло называть тебя святым.

— И на том спасибо.

— С другой стороны… труд сыщика предназначен для того, чтобы приносить пользу людям, — не важно, нравится тебе это или нет. Именно поэтому тебе необходимо найти себе серьезное занятие. — Лотти легко шла вперед, переступая через упавшие ветки.

— Хочешь превратить меня в реформатора? — недовольно осведомился Ник, следуя за ней.

Умышленно игнорируя его вспышку скверного настроения, Лотти двинулась по лесу прямо к озерцу, гладь которого сверкала впереди между деревьями.

— Должно же быть что-то, что по-настоящему волнует тебя. То, ради чего стоит бороться. Например, очищение Темзы… или работные дома, где содержат вместе стариков, детей и сумасшедших, за которыми никто не ухаживает…

— Еще немного — и ты потребуешь, чтобы я произносил речи в парламенте и устраивал благотворительные балы, — скривился Ник.

А Лотти продолжала перечислять вопросы, достойные пристального внимания:

— Низкий уровень грамотности, жестокие развлечения, сиротские приюты, освобожденные узники…

— Ладно, хватит, — перебил Ник и остановился.

— Что ты скажешь о тюремной реформе? По-моему, этот вопрос тебе близок.

Ник замер, убежденный, что он ослышался. Эти воспоминания прошлого он предпочел бы хранить в самых дальних тайниках. Упомянув о них так беспечно, Лотти застала его врасплох. Ник мог бы счесть ее слова предательством. Но, вглядевшись в ее поднятое лицо, он понял, что она не замышляла ничего дурного. «Успокойся, — просил ее нежный взгляд, — будь самим собой и поделись со мной тем, что у тебя на душе».

Он отвел взгляд, вспышка гнева сменилась тревогой. Как ему хотелось поверить Лотти! Открыться ей, излить душу, показать каждую кровоточащую рану! Но разве можно становиться настолько уязвимым?