Она замолчала и отвернулась. Я понял, что пилот не в курсе минувших событий и Таня показывает это. Он вообще не в курсе того, что я из себя представляю.

Но у меня после приступа появилась болтливость. И слабость организма, и вялость, и болтливость, словно энергия за время потери сознания скопилась и теперь через край бьет.

Пилот начинает что-то насвистывать.

— Долго я в отключке был?

— Около трех часов.

Она ответила, теперь даже не обернувшись. Или дуется на меня за что-то, или соблюдает конспирацию. Как же мне «прочитать» ситуацию? Я не очень люблю, когда меня везут в неизвестном направлении. Слишком это напоминает арест. Прилетим, мне пару стволов в лицо сунут и окольцуют наручниками. Если я позволю кому-то, даже Тане, это сделать.

Но — пилот... При нем не будешь выяснять.

— Мало. За это время не выспишься. С твоего разрешения я еще вздремну. После приступа всегда себя разбитым чувствую.

Я не сказал, что принял такое решение из желания не сболтнуть лишнего.

— Я тоже посплю... — поддержала меня Таня. Значит, конспирация...

И я в самом деле задремал.

Обессиленному приступом болезни организму ни к чему лишнее напряжение. Он сам регулирует свои возможности и потребности. К тому же в самолетах я всегда сплю так же хорошо, как делает это на своем боевом посту любой уважающий себя колхозный сторож. Даже в таких маленьких самолетах, как этот.

А когда проснулся, вокруг было уже светло. Известное дело, в небе — в вышине — светает раньше. Мы уже вышли из облаков, может быть, потому, что спустились значительно ниже. Сейчас просыпающаяся земля под крыльями смотрится макетом местности. Только движение на дорогах показывает, что там жизнь не замерла.

— Скоро прилетим? — спросил я у затылка пилота.

— Скоро. Я уже разрешение на посадку запросил. Сейчас «коробочку» сделаю, и будем садиться.

«Коробочка», насколько я знаю, — это какой-то обязательный маневр перед посадкой.

— На какой аэродром?

— Мы не в саму Москву. В Подмосковье. Здесь обычно только «кукурузники» садятся, когда на сельхозработах пашут. Грунтовая полоса. Так что готовься... Протрясет, как во время гонок на арбах. Машина у меня старая, три ресурса вылетала...

На переднем сиденье потянулась, просыпаясь, Таня. Помотала головой.

— Подлетаем, значит... — констатировала. — Вы давно на этом самолете? — спросила пилота.

— Третий год... Как на пенсию вышел. На этом да на «Як-58». Молодежь натаскиваю...

— А до этого? — спросил я.

— До этого на вертолетах. Два срока в Афгане...

Нет, не зря я недавно думал, что с человеческого затылка можно считывать состояние даже лучше, чем с лица. Лицом каждый управлять умеет. А вот затылком — сложнее. Затылок у Тани даже под волосами напрягся, выражая не то чтобы опасность, но опасение. Я провоевал в Афгане три срока.

— Борт «ноль сорок семь»... Вижу вас... — сказало радио голосом невидимого диспетчера.

— Захожу на посадку? — спросил пилот, насколько я знаю, излишне вольно для строгих и регламентированных отношений летчика и диспетчера.

Даже без слов про Афган я бы догадался по его манере разговаривать — бывший военный летчик, которому осточертели все строгие команды, и он рвется их разнообразить.

— Посадку разрешаю. За больным машина прибыла. Сразу к стоянке выруливайте, они подъедут...

Значит, я больной... Таня обернулась:

— Все, Сережа, в порядке будет. Не волнуйся... — и опять значительный взгляд.

Я понял.

— Голова сильно кружится, — словно бы пожаловался. — Это не от полета... Это после приступа... Но вообще-то почти оклемался. Может быть, и жить даже буду...

Она на шутку не отреагировала. Пилоту было вообще не до нас.

Маленькая «Моравия» легла на крыло и довольно быстро вышла из виража. Я увидел впереди желтую и, должно быть, пыльную грунтовую полосу, чуть в стороне небольшую башенку диспетчера и традиционную полосатую «колбасу» на длинном шесте — показатель направления ветра для летчиков. Стоянка для самолетов — догадаться нетрудно — это утрамбованная площадка недалеко от металлического ангара. Рядом с ангаром стоит «уазик» с красным крестом на белом фоне — медицинская машина за мной.

Интересно... Что же все-таки случилось?

— Ремни пристегните, сейчас затрясет, — сказал пилот. — Здесь полоса дурная.

Мы выполнили приказ.

«Моравию» в самом деле затрясло сильно. Посадка — это не по воздуху летать. Но приземлились мы успешно. Когда остановились двигатели, мы выбрались на крыло. Пилот с Таней помогли мне спуститься, несмотря на мое сопротивление, — я понял взгляд Тани и усердно изображал из себя больного, но полноценного мужчину, желающего самостоятельно управлять собственным телом. Управлял, но морщился. Вообще, вел себя, как всякий сильный мужчина, стесняющийся своей вынужденной слабости.

Тут только я пилота и рассмотрел в лицо. Он тоже смотрел на меня внимательно.

Подошла машина.

— У тебя брата нет? — спросил он.

— Нет.

— Похож ты на одного парня, только того Лехой звали. Спецназовец. Вместе мы в Афгане летали...

«Семнадцать лет, Миша, прошло. Немудрено и ошибиться...» — сказал я мысленно. А вслух лениво и со смешком произнес другое:

— Бывает, — и пожал плечами. — Меня часто с каким-то Исмаилом путают, а не с Лехой. Несколько раз было... Одна женщина даже пыталась с меня алименты потребовать... А я этого Исмаила в глаза не видел.

Пилот усмехнулся и хитро подмигнул мне.

Распахнулась боковая дверца машины. Два круторылых парня в медицинских халатах меньше всего напоминали медбратьев. Мой взгляд без проблем определил у каждого из них под халатом по пистолету в подмышечной кобуре. Значит, дело еще интереснее, чем я предполагал...

Машина с места рванула довольно быстро. Только шлейф пыли остался позади. Таня сидит рядом. Может быть, это глупо, но я все еще надеюсь на нее.

— Куда мы? — спросил.

— В реабилитационный центр.

Один из медбратьев сел спереди. Второй рядом с нами. Тут же из под простыни с носилок появились два автомата. Стволы направлены не на меня — в окна. Это несколько успокаивает.

— Долго ехать? — спросил я.

— Полтора часа, товарищ капитан, — сказал медбрат, сидящий рядом.

Дело, кажется, не так плохо. А то я уже начал примериваться, как и кого мне в этой ситуации бить.

С пыльного проселка «уазик» выехал на шоссейную трассу. Двигатель, судя по тому, как мы обгоняли престижные иномарки, форсированный.