— Я бы водочки лучше выпила!

— Не сомневаюсь. Водка, наркотики… Но разве не твое поколение выбрало пепси?

— Мое, — грубовато заявила Регина. — Пепси-колой хорошо экстази запивать на дискотеках.

— Забавно. Только ты сейчас не на дискотеке находишься.

Громов наполнил свой стакан на две трети и не спеша вылил его содержимое себе в горло. Сколько Регина ни наблюдала за ним, заметить подергивание его кадыка или хотя бы тень гримасы на его лице ей не удалось.

— Так я выпью водки? — Ей, кстати, не очень-то хотелось травиться до того, как она отойдет окончательно, но разве могла она не попытаться настоять на своем?

— Ты какую дозу ЛСД приняла? — Громов покосился на нее. — Двойную? Тройную?

— Не ваше дело.

Усевшись на диван, Регина решительно схватила бутылку и запрокинула ее над приоткрытым ртом. Водка туда не попала. Громов перехватил бутылку так быстро, что из нее лишь несколько капелек успело пролиться. Вновь наполнив свой стакан, он со стуком вернул емкость на место.

— Ох-ох-ох! — возмутилась Регина.

Ее кривляния остались без внимания, поэтому она демонстративно взяла бутерброд и отхватила зубами сразу половину.

— ЛСД тебе Валентин поставлял? — Дожидаясь ответа, Громов с расстановкой опустошил свой стакан.

Регина уставилась на обращенный к ней профиль. Розовый ломтик ветчины свисал у нее изо рта, как кошачий язык. Спохватившись, она вобрала его губами внутрь и буркнула:

— Допустим.

— Я так и думал, — кивнул Громов, забросив в рот крупную виноградину. — Могу поспорить, что с перебором «кислоты» именно он тебе посодействовал.

— На что поспорить?

Регина кокетливо прищурилась. Впервые она сыграла в «американку» в пятнадцатилетием возрасте, и воспоминания о том, какое желание двух одноклассников ей пришлось тогда исполнить, до сих пор приятно будоражили ее.

— Спрашиваешь, на что поспорить? — Громов проглотил еще одну виноградину и сунул в рот сигарету. — На то, что тебе неизвестен адрес проживания господина Мезенцева и точное место его работы. — Подумав немного, он добавил: — Точно так же, как и индийский язык.

— Индийский язык? — опешила Регина. — При чем здесь индийский язык?

— Ты на чистейшем санскрите изъяснялась, когда я тебя обнаружил, — сказал Громов без всяких эмоций в голосе. — Вся такая продвинутая. А под тобой — лужа. Зрелище, скажу я тебе, впечатляющее.

Жар тронул сначала шею Регины, потом щеки.

— Где моя одежда? — крикнула она, сорвавшись на визг. — Я ухожу!

— Ты остаешься. Домашний арест, помнишь?

— Ни фига я не помню!

— Плохо, — язвительно произнес Громов. — Иначе ты не искала бы здесь свои тряпки, которые мешали тебе ощутить всю прелесть полета. Не знаю, конечно, каково было тебе там, где ты парила. Но на грешной земле смотрелась ты не ахти. Даже животные ведут себя пристойней.

— Еще вопрос, кто из нас животное! — запальчиво выкрикнула Регина.

Громов покачал головой:

— Не вопрос.

— Вы хотите сказать, что я…

— Я хочу сказать и говорю, что кое-кому выгодно, чтобы ты ползала на карачках, выпрашивая очередную дозу. В конкретном случае ты пресмыкаешься перед Валентином. Так вот, если уж продолжать зоологическую тему, то уважающие себя люди на этой планете перемещаются вертикально. Или у тебя иное мнение на этот счет?

Если бы это было произнесено наставительным или высокомерным тоном, Регина ни за что не смолчала бы. Она принадлежала к той породе девушек, которые за ответом в карман не лезут, даже если они одеты в одну рубашку на голое тело, у которой нет никаких карманов. Однако Громов разговаривал с ней не с позиций праведника, распекающего грешницу. Он просто предлагал Регине взглянуть на себя со стороны, сохраняя при этом нейтралитет. Такую пилюлю, несмотря на всю ее горечь, она кое-как проглотила. Правда, не удержалась от едкой ремарки:

— Не учите меня жить, лучше помогите материально.

— Мужчина, — бросил Громов.

— Что?

— Без обращения «мужчина» эта фраза звучит как-то незавершенно.

— И так сойдет, — буркнула Регина.

Она вдруг почувствовала себя малолеткой, брякнувшей какую-то несусветную глупость в присутствии взрослого человека. А тут еще эта куцая ночнушка с дурацким утенком на груди!

Скрывая смущение, Регина ухватила новый бутерброд и, перемалывая его зубами, уставилась на экран, где продолжалась бесконечная пантомима.

— Включили бы звук, что ли, — предложила она. — Рики Мартин как раз поет.

Громов взял со стола дистанционный пульт и нажал нужную кнопку. Однако послушать латиноамериканского мачо Регине не довелось — на экране запрыгали, стремительно сменяя друг друга, картинки других каналов.

— Жалко вам, что ли?

— Рики Мартина? — Громов приподнял одну бровь. — А почему я его должен жалеть? По-моему, парень очень неплохо устроился. Экзотика, красивые девушки вокруг увиваются.

— Завидуете! — злорадно заключила Регина, в который раз за сегодняшнюю ночь почувствовавшая себя уязвленной.

— Чего я меньше всего желал в этой жизни, — сказал Громов, — так это выделывать коленца перед зрителями. Чтобы быть клоуном или там поп-певцом, требуется особое призвание. У меня его нет.

Регина хотела было возразить, что клоуны и певцы — разного поля ягоды, но с мысли ее сбило изображение циферблата, возникшее на экране. Секундной стрелке осталось сделать один оборот, чтобы часы показали ровно пять.

— Уже утро? — удивилась она.

— Если хочешь, — предложил Громов, — можешь открыть шторы. Не забыла еще, как солнце выглядит?

— Очень оно мне нужно, солнце ваше. В такую рань я обычно дрыхну без задних ног.

— Как насчет передних?

— Со своими ногами я как-нибудь сама разберусь. Без посторонней помощи.

— Смотри не запутайся. — Громов усмехнулся. — А вообще-то выспаться тебе не мешает. Сейчас послушаю сводку новостей и выключу телевизор. Отдыхай.

Регина оперлась на диван локтем и от нечего делать принялась смотреть новости. То, что в таком положении угол стола заслонял ей часть экрана, ее абсолютно не волновало. Она никогда не понимала своего отца, не пропускавшего ни одной информационной передачи. Она вообще его не понимала, как и он ее. Со дня его гибели Регина не проронила ни слезинки. А сегодня вдруг воспоминание о нем причинило ей боль.

— Вам сколько лет? — спросила она у Громова.

— Много.

— Сорок?

Он повернулся к ней и без улыбки ответил:

— Сто.