В представленных мнениях обоих экспертов речь идет о научном комментарии Кима к следующим словам Бориса Пильняка: «В морали европейских народов, несмотря на их присутствие, аморальными считались и почитаются — сыск, выслеживание, шпионаж: в Японии это не только) почетно, — но там есть целая наука, называемая Синоби или Ниндзюцу, — наука незамеченным залезать в дома, в лагери противника, шпионить, соглядатайствовать...»[250]

Кажется, Борис Пильняк, как писатель, понимал о Романе Киме немножко больше, чем мы, но это понимание не спасло его от расстрела в 1938 году как «японского шпиона». Он-то точно не был ниндзя. А вот был ли им Роман Николаевич Ким — мы не узнаем никогда.

Нынче ветер с востока на запад,

И по мёрзлой маньчжурской земле

Начинает позёмка царапать

И бежит, исчезая во мгле

С этим ветром, холодным и колким,

Что в окно начинает стучать, —

К зауральским серебряным елкам

Хорошо бы сегодня умчать...

А. Несмелов

Восстанавливая биографии наших японоведов, работавших на Дальнем Востоке в начале прошлого века, приходится обращаться к самым разным архивам: и отечественным, и иностранным. Однажды мое внимание привлекла презентация целой серии неизданных воспоминаний бывших политзаключенных, проведенная правозащитным обществом «Мемориал», у которого есть свой, и преинтереснейший, архив. В числе представленных книг была названа рукопись И.К. Ковальчука-Коваль (1913—1984) «Свидание с памятью». Рукопись, удивительная своей непредвзятостью — не поверить написанному в ней нельзя, потому что автора никак не получится обвинить в симпатиях какой-либо из описываемых сторон. Свидетельство тому—его биография, ведь «свой среди чужих и чужой среди своих» — это про него.

Игорь Константинович Ковальчук-Коваль родился в 1913 году в Харбине в семье служащего КВЖД. Раннее детство провел на Камчатке, куда получил назначение его отец, а после революции и Гражданской войны вновь оказался на родине — в Харбине. Молодость будущего автора записок прошла в Маньчжурии и Южном Китае, а его занятия порой были настолько противоположны друг другу, что даже удивительно, как столь разные интересы уживались в одном человеке. Он окончил советскую школу-семилетку при управлении КВЖД, доучивался до «полного среднего» сам, а потом вдруг отправился в Шанхай, где два года прослужил в Шанхайском Русском Полку (SVC)[251], оставив замечательные воспоминания о жизни молодежи из русской диаспоры в городе, где сталкивались разные культуры, разные общественные формации и никогда не прекращалась острая политическая борьба. В условиях Шанхая велась она в основном средствами пропаганды: «...На сеттльменте бойко работал советский гастроном. Ассортимент его продуктов был огромен, всё отличного качества и, конечно, по самым низким ценам. В один прекрасный летний день 1932 года ко мне подошли молодые люди с плакатом на русском, английском и китайском языках: “Жители Шанхая! Не покупайте советского масла, молока, яиц и других продуктов! Все это большевики отняли у своего голодающего народа!”. Тут же входящим вручались листовки, рассказывающие об ужасном голоде в СССР.

...Второй случай, но уже более скандальный для советского представительства в Шанхае, произошел в одну из дат Октября у самого входа в консульство СССР. Здесь несколько русских девушек из «Национального трудового союза нового поколения» раздавали подъезжающим иностранным гостям, послам и консулам проспекты. Обложка с красиво оформленным гербом СССР не вызывала подозрения. Содержание «проспектов» выяснилось при их дальнейшем рассмотрении, а это произошло уже во время парадного обеда в присутствии сотрудников советского консульства. Первые страницы состояли из цифр достижений советской экономики, строительства и благосостояния трудящихся. Дальше — страница с колючей проволокой, за которой шли иные цифры, фотоснимки бесконечных очередей и трупы умерших от голода»[252].

Положенный ему отпуск молодой военный использовал для путешествий по джунглям Южного Китая, где собирал этнографические коллекции. Увлечение казалось на тот момент самым важным в жизни, и этнография победила здравый смысл. Вернувшись по окончании службы в 1934 году в Харбин, Игорь Ковальчук-Коваль поступил на работу в местный краеведческий музей. По уже через год в Харбин пришли японские войска, и Игорь вместе с другими молодыми людьми отправился в японскую школу учить язык — иначе было нельзя:«...Первое слово, с которым нас знакомили, было “Ниппон” (Япония). При этом требовалось ученикам повторять его громко, четко, много раз и даже с выражением. Приятного в этом деле для нас, русских, было, конечно, мало»[253]. После участия в нескольких конфликтах с преподавателями-японцами, открыто домогавшимися русских учениц, Ковальчук-Коваль покинул Харбин и двинулся в маньчжурскую тайгу на лесоповал, где, однако, пробыл недолго, снова предпочтя сражениям с гнусом и хунхузами городскую жизнь. Как будто чувствовал, что лагерной жизни в его биографии будет еще немало...

С работой, однако, в городе оказалось туго, особенно если у тебя две специальности: военный и этнограф. Последним на жизнь заработать оказалось невозможно, и Игорь решил использовать для этого свой армейский опыт. В 1938 году он предложил свои услуги сотрудникам Японской военной миссии в Харбине, которых очень интересовали энергичные молодые люди, готовые бороться против Советской России с оружием в руках. Глава миссии и бывший куратор Романа Кима полковник Комацубара Мититаро 18 января 1933 года докладывал в Токио: «Ненависть белых русских к Советской России и к коммунизму превосходит все наши предположения... Они готовы на любые материальные жертвы и принимаются с радостью за любые опасные предприятия для того, чтобы ставить преграды революционной работе, и для того, чтобы уничтожить коммунизм. С риском для собственной жизни и не жалея энергии, они с большим рвением берутся за шпионскую работу против СССР»[254]. С этого же времени различные белоэмигрантские организации, располагавшиеся в Китае и, прежде всего, в Харбине и Маньчжурии, приступили к созданию под японским контролем разведывательно-диверсионных школ, действовавших под прикрытием разного рода технических курсов («Интернационал», «Славия», «Прага», «Экспорт»). К 1938 году в этих школах было подготовлено две сотни диверсантов из числа бывших белых офицеров и их детей, переброшенных затем на территорию СССР. Они изучали советский образ жизни, саперное дело, приемы организации и проведения разведки и диверсий, обучались владению холодным и огнестрельным оружием, навыкам борьбы без оружия—на случай столкновения с пограничниками, агентами ОГПУ, в свою очередь, совершавшими глубокие рейды на территорию Китая, или для проведения терактов.[255].