Слышится хлопанье двери, и затем наступает тишина, воробьи во дворе вновь начинают скакать и чирикать, словно они затаились на время, не смея издать ни звука.

– Как ты думаешь, что значит все это? – нервно спрашивает Пип. Он всегда терпеть не мог крик, разговоры на повышенных тонах и всяческие конфликты.

– Наверное, мне стоит пойти и узнать… убедиться, что все в порядке, – говорит Клэр, вставая. – Побудешь здесь? – спрашивает она Пипа, и он кивает, тасует карты и начинает раскладывать пасьянс.

Она спускается вниз в длинную гостиную. Кто-то в состоянии сильного возбуждения захлопнул ведущую туда дверь, но она не знает кто: сам Леандро или тот, на кого излился его гнев. Заглянув в щелку, Клэр видит бумаги, разбросанные по стоящему в середине комнаты дивану, тихо шелестящие на сквозняке. Она видит седую голову Леандро, его опущенные плечи и могучую грудную клетку и затаивает дыхание. Она уже собирается ускользнуть, как вдруг понимает, что лежащие перед ним бумаги – это эскизы Бойда. Ее пальцы с силой сжимают дверной косяк, в какое-то мгновение ногти тихонько царапают по дереву, и Леандро тут же поворачивает голову.

– Миссис Кингсли, – угрюмо произносит он. Лицо его мрачнее тучи. – Заходите, присоединяйтесь. Вы, должно быть, слышали небольшой взрыв. Уверен, что его было слышно даже в Джое.

– Все ли в порядке, мистер Кардетта? – задает она бессмысленный вопрос. И нервно присаживается на краешек дивана напротив него.

– Наверное, да. Боюсь, я устроил вашему мужу разнос, которого он не заслужил. Возможно, он не имел в виду ничего дурного. Непонимание, только и всего. Вряд ли он относится к тому типу людей, которые стали бы намеренно кого-то провоцировать.

– Разумеется, мистер Кардетта, и уж точно он не стал бы сознательно провоцировать вас.

Хозяин бережно раскладывает эскизы перед собой, беря их исключительно кончиками пальцев, и хмурится в глубокой задумчивости.

– У нас у всех есть свои слабости, миссис Кингсли, – бормочет он. – Моя – это темперамент. Понимаете, у меня в сердце огромный запас ярости. – Для наглядности он прикладывает палец к груди. – Такой огромный запас. Он есть у всех, кто здесь родился. Не важно, что ты станешь делать потом и как изменится твоя жизнь. Ярость никуда не денется.

– Вам… не понравились эскизы? – спрашивает Клэр.

Леандро пронзает ее взглядом, словно даже теперь подозревает издевку, и качает головой:

– Вы ведь тоже этого не видите? Это лишний раз подтверждает, что намерения Бойда были вполне невинны. – Леандро взмахивает рукой, словно собираясь смести листы. – Трулло. Он положил в основу трулло. Я работал и работал; я проделывал вещи, которые вам, миссис Кингсли, даже не представить, чтобы стать тем, кто я есть. И все же землевладельцы обращаются со мной как с крестьянским отродьем, и я не в силах это изменить. Подумайте только, после всего этого ваш муж хочет опять засунуть меня в трулло! – Внезапно он начинает хохотать. – На всякий случай! – Он наставляет на нее палец. – Чтобы, не дай бог, кто-нибудь не забыл о моем происхождении и по ошибке не принял меня за синьора! – Он снова разражается издевательским хохотом, который вскоре умолкает.

Клэр нервно сглатывает вставший в горле комок; ей тут же приходит в голову мысль, что, если эскизы не годятся, Бойду придется пробыть здесь дольше. Значит, и она пробудет здесь дольше.

– Я… я совершенно уверена, что у Бойда и в мыслях не было оскорбить вас, мистер Кардетта.

– Весьма вероятно, что вы правы. – Леандро вздыхает и откидывается на спинку кресла. – Наверное, мне стоит отказаться от этой идеи и сберечь деньги. Очень может быть, что все здесь перевернется вверх дном, прежде чем удастся реализовать мою затею.

– Так… вы не хотите, чтобы он переделал их? – спрашивает она с замирающим сердцем.

– Вам не терпится вернуться домой? – говорит Леандро. – Возможно, все это было ошибкой, – тихо добавляет он, и она не понимает, что он имеет в виду.

– Нет, я… это… – Клэр даже под страхом смертной казни не могла бы придумать, как ответить на этот вопрос. В какое-то мгновение ей пришла в голову безумная мысль – спросить, что именно хотел он выяснить у Бойда.

Она поднимает глаза и встречает его задумчивый взгляд.

– Вы совсем не такая, какой я ожидал вас увидеть, миссис Кингсли, – говорит он. – Британцы обычно очень консервативны. Они мыслят стереотипами. Вы кажетесь мне, не в обиду вам будет сказано, совершенной противоположностью этому. Если честно, я часто не могу догадаться, что вы думаете по тому или иному поводу.

– Я и сама порой не знаю, – говорит она, и Леандро улыбается:

– Я вижу, что ваш муж рассказал вам кое-что о моей прошлой жизни в Нью-Йорке. – Он произносит это словно невзначай, и Клэр тут же настораживается. Она ничуть не верит в его легкомыслие.

– Да, – отвечает она.

Леандро откашливается и кивает:

– Могу поспорить, что вы проявили настойчивость, расспрашивая его. Он не тот человек, который стал бы по собственной воле рассказывать о подобных вещах. И мне хотелось бы дать вам совет: не верьте всему, что вы слышали, миссис Кингсли. У вашего мужа и у меня было… непростое прошлое. Я уверен, что он никогда не откроет вам всей правды. Возможно, он ничего и не сказал вам.

– А вы скажете?

– Я? Господи, нет. – Он снова посмеивается. – Но я скажу вам другое. В жизни мне приходилось делать вещи, которыми ни один человек в здравом уме не может гордиться. Я был вне закона – и так далеко вне закона, что порой вообще забывал о нем. Забывал о его существовании. Все это теперь в прошлом; я уже не тот человек. Но это позволило мне подняться до того уровня, о котором я мечтал, а многие ли могут сказать о себе это? Вы знаете, о чем я мечтал, когда был маленьким мальчиком, миссис Кингсли? – Он резко подается вперед, уперев локти в колени. – Я часто наблюдал за синьорами, которые вечером направлялись в Театро Комунале в Джое. Я смотрел на их прекрасные костюмы и платья, на драгоценности, которые носили женщины, на кареты, в которых они приезжали, на заливавший все вокруг свет фонарей. Их горячие лошади лоснились, они совсем не походили на тех еле живых, жалких кляч, к которым я привык. Я мечтал стать одним из этих господ – прогуливаться под руку с красавицей, смеяться над тем, над чем обыкновенно смеются богачи, быть сытым, проводить вечер в театре, смотреть пьесы. На самом-то деле я и не знал толком, что такое пьеса. Я не мог себе этого вообразить – оборванный, голодный, жалкий крысеныш, как и все в том мире, где я жил. Но я смотрел на них и мечтал. Вы знаете, сколько лет мне было, когда я впервые стал работать в поле целый день, а, миссис Кингсли? – (Клэр только молча качает головой.) – Восемь. Мне было восемь лет, – говорит Леандро, и лицо его вновь мрачнеет при этих воспоминаниях. – Вы даже не представляете, что мне пришлось проделать, через какое дерьмо продраться, чтобы оказаться там, где я сейчас. И я сотру в порошок любого, кто попытается меня этого лишить. Сотру в порошок. – Он произносит это абсолютно спокойно, абсолютно уверенно, и Клэр чувствует неодолимое желание бежать прочь. Внезапно Леандро расплывается в улыбке: – Я потерял нить рассказа. Простите меня.