Лекарь периодически что-то бормотал себе под нос, придерживая мою руку, – латынь, китайский? Не разобрать. Потрескивал огонь, где-то далеко вышагивал часовой по гулким плитам, а из меня вытекала кровь. Долго. Слишком долго. Бесконечно. И скоро все тело покрылось холодным липким потом, голова начала кружиться, в темноте перед глазами замелькали мушки и пятна. «Жалкая, какая я жалкая! – злилась я на себя, изнывая от жажды и от желания облизнуть губы и выплюнуть, наконец, мерзкую, разбухшую от слюны тряпку.

– Ну, все, красавица, – шлепнул меня по предплечью лекарь, извлекая металлический стержень, затем звякнул чем-то стеклянным. – Ты бы все равно долго не прожила. Все так и должно было случиться. С инквизицией.

Я захрипела со стоном, пытаясь хоть этим звуком выразить всю свою ненависть. А чернокнижник зачем-то убрал с моего лба прилипшие пряди и сообщил:

– Можешь считать это актом милосердия, Абели Мадлен: потеряв столько крови, ты вряд ли доживешь до утра. Но не стоит благодарности, – лекарь помолчал немного, складывая вещи, потом застучал каблуками сапог по камню и уже издалека, видимо от самой двери, бросил: – Этьену так не повезет – инквизиторы имеют привычку растягивать удовольствие. И его муки останутся на твоей совести. Помни об этом. Прощай.

Заскрипели старые железные петли, и я потеряла сознание.

* * *

Очнулась я от ощущения пронизывающего холода, вдохнула ртом и поняла, что кляпа больше нет. Ничто не мешало мне дышать! Разлепив тяжелые веки, я увидела перед собой каменные стены, усыпанный соломой пол, освещенный ярко пылающим камином и факелами на стенах. Я лежала в одной рубашке на студеном полу. Связаны были лишь мои руки. Левая мучительно ныла, словно лекарь не только забрал из нее кровь, но и все вены вытянул наружу.

– Ах, бросьте, мэтр Капотэ! Разве мне есть дело до указаний какого-то де Моле, когда обвиняемая передана на суд церкви? – проговорил голос мерзкий и визгливый, словно у костлявой сварливой торговки. – Мне ли не знать ведьм!

Я осторожно скосила глаза. На некотором удалении от меня за стол садился худосочный монах-францисканец с мясистым носом на розоватом лице, которое больше бы подошло некрасивой, безбровой почти тетке в летах, нежели не старому еще, хоть и лысому мужчине в рясе.

– Я думаю, уважаемый брат Лоренцо, что больше вино в их дурных головах нагнало страху, чем сама ведьма, – ответил голосом мэтра Капотэ толстяк, стоящий рядом с монахом.

И я убедилась, что представила того совершенно точно. Щеки его были не только дряблыми, изъеденными оспинами, но к тому же одутловатыми, будто серая пшеничная каша, вылезшая из горшка. Одет он был по-мирски, как горожанин средней руки. Маленькие глазки толстяка заискивающе проследили за францисканцем, а затем свиной прищур мэтра Капотэ умаслился, остановившись на темном, размером с яйцо рубине, лежащем посреди стола. Алчная отрада сверкнула в поросячьих глазках, но тут же стухла, стоило мэтру заметить властное «не трожь, моё» во встречном взгляде монаха.

– Я бы хотел начать допрос. Где там бродит ваш секретарь? – недовольно поинтересовался францисканец.

– Будет с минуты на минуту, – заверил толстяк.

– Знаю я наперед, как все будет, – самодовольно заметил брат Лоренцо и крючковатым пальцем подкатил к себе рубин. – Такого сорта ведьмы начинают смотреть жалостливо и ныть, что невинны, рассчитывая на свое юное личико, полное притворной добродетели. Но скажу я вам, месяц назад вывел я на чистую воду ведьму и помоложе. Двенадцати лет. Так не думайте, что ее детские слезы не были пропитаны грехом. Стоило подвесить чертовку на колесо, тут же созналась, что с восьми лет удовлетворяет похоть нечистого.

– Ох, негодница. Сожгли?

– А как же? Все женщины, – осенил себя крестным знамением францисканец, – есть дьявольские отродия с самой колыбели. Так что работы мне хватает.

Во мне все всколыхнулось от возмущения. Несмотря на невероятную слабость, красный огонь тотчас вспыхнул в животе и расплылся горячим потоком по позвоночнику. Видимо, защита чернокнижника действовала только в его присутствии. «Рано вы со мной попрощались, мсьё Годфруа», – недобро подумала я.

Захотелось встать и извергнуть лаву огня и проклятий на этих лживых поборников морали. Но я сдержалась – не следовало поступать наобум. Теперь полагаться можно было только на себя. И на дар. Ведь неизвестно, куда меня увезли. Наверняка мадам Тэйра уже ищет меня, но найдет ли – большой вопрос. А Огюстена впутывать я ни за что больше не стану. Ни за что! Согреваясь от внутреннего огня, я прикрыла веки, подсматривая за происходящим в узкую щелочку меж ресницами. Пусть думают, что я еще не пришла в себя.

– Не могу с вами не согласиться, святой отец! – крякнул мэтр Капотэ, глядя на рубин, как на красивую любовницу хозяина, что лишь дразнит его, кокетливо приподнимая юбку, но в постель идет с другим. – В женщинах только и есть, что греховный соблазн и искушение. Так и норовят поманить, а потом хлопнуть доброго человека по носу, предпочитая шашни с дьяволом. Я уж не говорю про тех, что лицом и фигурой удались, как эта паршивка… Такие с самых пеленок только и грезят о том, чтобы согрешить и навести дурной глаз на людей честных и верующих, коих не прельщают плотские утехи и прочие дьявольские ухищрения.

– Жаль, времена пошли не те, – сокрушался брат Лоренцо. – Вот еще сто лет назад в Германии святые отцы всех женщин в деревнях выжигали. Костры полыхали что ни день. А сейчас что? Даже инструмента приличного у меня нет, приходится признания вырывать подручными средствами… чем ни попадя.

«Гады!» – мысленно выругалась я и прибавила еще пару красочных эпитетов, которые приличной девушке и знать-то не стоило. К слову сказать, их речи только распаляли мое негодование, а багряное пламя во мне уже превратилось в бурлящую, готовую выплеснуться с ослепительным взрывом лаву. И чем дольше огонь бушевал во мне, тем больше сил возвращалось, а с ними родилась и уверенность, что уж если не смогу выбраться отсюда на свободу, то, по крайней мере, устрою феерический уход в мир иной. «В веках будут помнить и страшные легенды рассказывать, – стиснув зубы, думала я, – лучше про настоящую ведьму, чем про сожженных невинных девушек!»

Как там говорила мадам Тэйра? Воображай все, что хочешь… «Даром, что ли, дар?» – хмуро решила я и вообразила, как мое тело становится огненным и разрастается, разбухает, словно на дрожжах. Как ни странно, но вскоре я ощутила плечами и головой выдуманного тела неровную каменную кладку стен, уперлась загривком в потолок, а ладонями – в кованую дверь и сырой угол. Чувствовала все, словно на самом деле. Только факела на стенах не жгли, а приятно щекотали. Что ж, судари, поиграем?

Я обернулась. Францисканец, мэтр Капотэ и мое реальное тело оказались где-то внутри гигантской огненно-прозрачной меня. Помещение для допросов виделось мне сквозь дрожащее, раскаленное марево. «Ну вот, зато не холодно».

Женоненавистники забеспокоились, запыхали ртами, скривились, словно их сунули головами то ли в дымоход, то ли в жаровню. Я зло рассмеялась. И реальная я тоже засмеялась. Смех в пустой комнате вышел громким, внезапным и оттого по-настоящему демоническим. Эхо разнесло его по углам. С ужасом озираясь, борцы с ведьмами начали креститься, да только делали это с трудом, словно рукам их требовалось протискиваться сквозь что-то густое и вязкое.