Нет, не «американская девочка». Но тоже вполне хороший подарок – маленькая колясочка, чтобы катать вместо магазинной тележки. Коляска стояла у камина, к ручке была привязана красная ленточка.

– Наверное, твоим кенгуру понравится? – спросила мама.

Шу-Мэй не ответила, но когда мама спустила ее на пол, она пошла к тележке, вынула своих кенгуру-маму и кенгуру-детку и сложила их в коляску. И принялась катать их по гостиной. Без соски во рту она казалась как будто неодетой. Из-за маленького роста Шу-Мэй приходилось поднимать руки, чтобы дотянуться до ручки коляски. Все снова сказали: «Ооо!»

Люси приковыляла к ней и тоже ухватилась за ручку, и они стали вместе катать коляску, а папа Джин-Хо и папа Люси нащелкали примерно миллион фотографий.

В гостиной Зиба тем временем раздавала из мини-холодильника газировку. Джин-Хо газировку пить не разрешалось. Она взяла баночку и вернулась к подоконнику, где снова устроились Афина и Полли.

– Какие дырки больше болят – наверху ушей или внизу? – интересовалась Афина. – Я тоже хочу сделать новые дырки, но моя мама говорит, много дырок – это не клево.

– Не клево? – взвилась Полли. – Просто потому, что она взрослая.

И они улыбнулись друг другу, словно лучшие, старинные подруги. На Джин-Хо они внимания не обратили.

Дейдра болтала по телефону в углу, стоя лицом к стене и понизив голос. Она обзавелась бойфрендом, Джин-Хо знала, хотя ей всего тринадцать, и, по мнению мамы Джин-Хо, это очень, очень преждевременно. А Бриджит рассказывала Мерси Коупленд, в какую школу она ходит, в какой класс и так далее, бедняжка Бриджит, а Мерси пресерьезно кивала, прихлебывая свою газировку.

Доставшаяся Джин-Хо газировка отдавала жестянкой, но, может, так и должно быть.

Теперь папа Люси фотографировал дядю Эйба с тетей Джанин. Они соединили руки, словно парочка в кино, и выставили напоказ все зубы, и дядя Эйб приговаривал: «Чеддер! Рокфор! Монтерей Джек!» – это он шутил так. Но папа Люси больше не снимал, он разговаривал в гостиной с Сами.

– По меньшей мере три мегапикселя! – говорил он.

Джин-Хо пробралась мимо них, держа руку с банкой газировки пониже – на случай, если столкнется с мамой. Но где же мама? А, вот она: стоит на крыльце с дедушкой. Джин-Хо видела их сквозь внутреннюю дверную решетку, а они стояли к ней спиной и даже не заметили, как она подошла и прижалась к решетке носом. Дедушка говорил маме, что у него полно дел. На лужайке все еще лежат ветки толщиной в его руку.

– И зачем я обзавелся электропилой вместо бензиновой, сам не знаю, – рассуждал он. – Казалось бы, очевидная мысль: если мне когда-нибудь понадобится пилить деревья, то из-за бури, которая вполне может повредить провода. А теперь я вынужден пользоваться ручной пилой, и у меня еще восемь или даже десять осталось…

– Понимаю, папа, – сказала мама Джин-Хо, – и я не пытаюсь тебя удерживать, честное слово. Но если ты спешишь уйти по другой причине – из-за Сами и Зибы, – то это, право, глупо. Они рады тебя видеть! Нисколько не чуждаются!

– Нет, это я понимаю, – отвечал дедушка. – Господи! Никакого отношения к ним это не имеет. Все дело в моем дворе, понимаешь… – Голос его замер, а потом дедушка вдруг заговорил совсем не о том. Он сказал: – Я все перебираю и перебираю, как это было, пытаюсь разобраться. Говорю себе: она казалась такой счастливой, ничем не дала мне понять, что не так. Зачем она позволила мне увериться, будто любит меня? Я вспоминаю, как она подавала мне какое-нибудь угощение и садилась напротив и смотрела, нравится ли мне это блюдо. Никто больше не станет делать этого для меня. Никто не будет так обо мне заботиться. В моем-то возрасте.

Джин-Хо ждала, что мама опять заспорит. Они же все заботятся о нем, скажет она. Что это взбрело ему в голову. Но мама ничего такого не сказала. Она сказала:

– Ох, папа. Она не казалась счастливой – она была счастлива. Оба вы. И она любила тебя, готова в этом поклясться. Она любила тебя глубоко, искренне – это все видели, и я тоже очень, очень горюю, что вы теперь не вместе.

За спиной Джин-Хо ее папа шепнул:

– Тсс!

Она обернулась к нему.

– Помоги мне, – попросил он тихо. – Приоткрой дверь. Хочу сфотографировать их вместе.

Она толкнула решетчатую дверь – как можно тише. Иногда петля громко скрипела, но на этот раз, к счастью, обошлось. Папа просунул в щель свою камеру и нажал кнопку.

– Спасибо! – шепнул он. – Получилось. Уверен, будет хороший снимок. Правда, мама выглядит прекрасно?

Это была правда. Она повернулась лицом к дедушке Джин-Хо, и солнце удачно подсвечивало ее гладкую кожу и ласковый изгиб полных губ.

Джин-Хо затворила решетку и пошла следом за папой в гостиную. Он снова нацелил камеру на Шу-Мэй и Люси. Те по-прежнему играли перед камином, но коляска уже стояла в стороне, обе девочки следили за Сьюзен, которая руководила игрой. Стояла, руки в боки, требовательная, словно школьная учительница, и приказывала:

– Окей, повторяйте за мной: га-га-га, мы всегда плачем перед сном.

Они покорно вторили:

– Га-га-га…

– Нет! Неправильно! Повторяйте: га-га-га, мы всегда плачем за обедом.

– Га-га…

– Да что с вами, ребята? Так, теперь Люси говорит: га-га-га, мы всегда плачем в бассейне.

– Га-га-га…

Люси для своего возраста говорила очень внятно, зато у Шу-Мэй слов не разберешь: рот заткнут соской в горошек.

Мариам надо было забрать Сьюзен из школы балета и современных танцев «Маленькие пуанты». К сожалению, она приехала сильно заранее, потому что никогда там не бывала и думала, что дорога займет больше времени. Она подменяла Зибу, которой понадобилось к зубному. Был солнечный июньский день, Мариам чувствовала, как от асфальтовой дорожки поднимается жар. Школа располагалась в обычном, обшитом коричневой вагонкой здании чуть в глубине от дороги. Еще одна женщина ждала дочку, но ей приходилось гоняться за младшеньким, так что они с Мариам успели только обменяться улыбками, и это Мариам вполне устраивало.

Мужской голос позвал ее:

– Мариам!

Она обернулась и увидела перед собой Дэйва Дикинсона.

– Привет, – сказал он.

– О! – сказала она. – Привет.

Не впервые они вот так случайно встретились. Вскоре после разрыва она оказалась у Сами и Зибы, когда он завез к ним Джин-Хо, а несколько недель спустя они стояли почти рядом в очереди на почте. Но с тех пор прошло больше года, и оба раза он был так замкнут – он практически ни слова ей не сказал, – что теперь Мариам не знала, как себя вести. На всякий случай она задрала подбородок и приготовилась.

У него была грубоватая, загорелая, дубленая кожа, которая так привлекательна у немолодых мужчин и непривлекательна у женщин. Ему пора подстричься – если бы она подняла руку и дотронулась до его кудряшек, могла бы целиком намотать себе их на пальцы.