Людовик бросил в ее сторону холодный взгляд:

– Вы имеете в виду, мадам, язык обмана и предательства?

– Я имею в виду цивилизованный язык. С нами обращаются подобным образом, потому что видят в нас варваров, не обладающих ни тонкостью, ни хитростью. Я не говорю, что так оно и есть, просто они так нас воспринимают, и если мы хотим продвинуться к их воротам, то это можно сделать без помощи мечей и щитов.

Людовик приосанился.

– Я и есть меч Господа, – заявил он. – Я не сойду со своего пути.

Одо де Дрёй кивнул у себя в закутке и записал слова Людовика.

– Никто вас об этом и не просит, – устало сказала Алиенора, теряя терпение. – Вода камень точит, даже самый твердый. А еще она протекает сквозь малейшие щели. Мы должны сейчас стать как вода.

– Как будто вы все знаете, – презрительно изрек Людовик.

– Да, знаю. – Алиенора поднялась и направилась к выходу из палатки. В этот час уже было темно, и костры, горевшие на равном расстоянии друг от друга, напоминали гигантских светлячков, пойманных в паутину. Королева взглянула через плечо на Людовика. – Нам нужно отдохнуть, а еще – собрать припасы. Ты мог бы отказаться от всего этого, поскольку не доверяешь императору греков, но если речь идет о примирении, подумай, что можно выиграть из того, что Конрад уже проиграл.

– Интересно что? С какой стати мне пожимать руку человеку, который заключает перемирие с неверными и натравливает их на моих людей? – высокомерно проговорил Людовик.

– Ты продвигаешься по его стране не как воин, а как паломник, – напомнила Алиенора. – Подумай обо всех церквах и святынях в Константинополе, которые Конрад так и не увидел. Подумай о драгоценных реликвиях: терновом венке, царапавшем лоб нашего Господа, гвозде с распятия, запятнанном Его драгоценной кровью. Камне, который откатили с Его надгробия. Если ты желаешь увидеть эти вещи, дотронуться до них, тебе следует найти общий язык с их хранителем, каково бы ни было твое мнение о нем. – Она взмахнула рукой, и от ее длинного рукава повеяло запахом ладана. – Разумеется, если тебя не волнуют эти вещи, ты не хочешь их увидеть, тогда ступай своим путем с мечом в руке.

На щеке Людовика дернулся желвак, но он промолчал.

– В словах королевы есть резон, – подал голос Робер де Дрё. – Мы добьемся большего успеха, чем немцы. Вы сможете переговорить с императором о том, как обращаются с вашими людьми, и добиться дипломатической победы, которая только прибавит славы Франции.

Алиенора сочла разумным покинуть совет на этом этапе. Жоффруа останется и будет ее глазами и ушами. Она знала, что Людовик уступит, но только не в ее присутствии, поскольку никогда не согласится с ее точкой зрения открыто. Он ведь из тех дураков, кто не найдет даже собственной задницы.

Огромный город-цитадель Константинополь занимал треугольник суши, с двух сторон граничащий с морем и защищенный высокими стенами. С востока, внутри еще одного препятствия, его правый фланг охранялся водным бассейном, известным под названием рукав Святого Георгия. Приток заканчивался массивной цепью, мешавшей кораблям подняться вверх по широкому устью и атаковать городские стены.

Жарким сентябрьским утром французская армия подошла к стенам города и разбила лагерь. Алиенора поменяла серую коренастую лошадку, на которой проделала весь путь из Парижа, на резвого золотисто-гнедого жеребца, присланного от императрицы Ирины. Его бока отливали металлическим блеском, а шаг был мягкий как шелк, отсюда и кличка – Серикос, что на греческом означало «ткань». Людовику тоже подарили коня: это был жеребец цвета сверкающего на солнце снега. Оба животных были упитанны, с блестящей шерстью, в отличие от лошадей крестоносцев, потерявших форму во время тяжелого переезда и совершенно непригодных для испепеляющей жары Ближнего Востока.

Алиенора ехала рядом с Людовиком – спина прямая, голова высоко поднята. На ней было платье из кораллово-красной парчи, расшитое жемчугом. Поверх шелковой вуали она надела венец из изящных золотых цветов, украшенных сапфирами. Людовик предпочел скромный наряд из синей шерсти, но надел пояс с драгоценными камнями, перстни и корону. Взглянув на мужа один раз, Алиенора больше на него не смотрела: ей было невыносимо видеть изможденного, поджавшего губы мужчину вместо улыбчивого юноши, который когда-то взял ее за руку и посмотрел на нее искренним теплым взглядом.

Королевскую чету приветствовала знать греческого двора, разодетая в яркие шелка с непринужденностью людей, привыкших ежедневно носить такую одежду. Во Франции только избранные могли позволить себе этот материал, да и то он был редкостью. Несмотря на их старания появиться во всем блеске, Алиенора понимала, что грекам они кажутся помятыми, оборванными варварами, что только усиливало их предвзятое мнение о христианах севера.

Французов отвели к императорскому Влахернскому дворцу, строительство которого продолжалось. Кое-где стояли леса, и рабочие трудились, поднимая тесаные каменные блоки и ведра с известью на площадки. Удары зубила по камню, скрип лебедки и крики мастеров слились в один непрерывный шум. Однако главное здание дворца было завершено и облицовано декоративными арками из разноцветного мрамора, образующего узор.

Слуги подбежали, чтобы забрать лошадей и препроводить Людовика с Алиенорой во внутренний дворик дворца, где их поджидал император Мануил Комнин вместе со своею супругой, императрицей Ириной. Мануил был сверстником Людовика, имел такое же сложение, но на этом сходство и заканчивалось. Император напоминал роскошную мозаику, его пурпурные одежды так густо усеивали драгоценные камни, что не уступали по жесткости кольчуге и при любом движении переливались.

Монархи обнялись и торжественно поцеловались. Император также поприветствовал Алиенору с чопорной официальностью. Она присела перед ним в глубоком поклоне, а Комнин поднял ее и слегка коснулся щеки губами. Королева вдохнула запах ладана и сандала. Взгляд у него был непроницаемый и холодный, а роговица такая темная, что сливалась со зрачком.

Алиенора поклонилась императрице. Высокая и стройная Ирина оказалась одного с ней роста, с темно-карими глазами и смуглым лицом. Она хоть и была чуть старше Алиеноры, но сохранила гладкую кожу. Императрица вышла к гостям в далматике из пурпурного шелка, отделанной золотыми косичками, и короне, с которой свисали нитки жемчуга, создавая завесу из молочных капель над завитыми волосами. В отличие от многих придворных дам, она не красила лицо, если не считать двух тонких размазанных линий, подчеркивавших глаза.

– Добро пожаловать, – произнесла императрица на латыни. – Я очень много слышала о королеве Франции.

– Как и я об императрице греков, – любезно отозвалась Алиенора.

Женщины оценили друг друга, не выходя из рамок официальности, за которой скрывались настороженность и любопытство.

– Вы проделали долгий путь, но впереди вас ждет дорога еще длиннее, – сказала Ирина. – Пройдемте в покои, подкрепите свои силы. Пока вы здесь, пользуйтесь всем, что может предложить Влахернский дворец.