Я с усилием перевел дыхание.

– Ты прав, нам не до тайн дикой природы. Подогрей остатки вчерашнего завтрака. Сегодня снова навстречу утренней заре, навстречу утренней заре… Там впереди большая река, как мне что-то подсказывает?

Он принялся молча выкладывать продукты, не упомянув, что утреннюю зарю проспали, будто понял мои изысканные метафоры, пусть они и ни к селу ни к городу.

Принцесса на удивление выспалась прекрасно, с порозовевшими щечками, щебечущая, невинная и чистая, как рыбка в горном ручье, подсела к расстеленной скатерти с разложенной Понсоменером едой, оглянулась на Фицроя.

– Глерд, вы еще спите?.. Здесь все так вкусно пахнет!..

Фицрой, скрючившись в клубок, пробормотал стонущим голосом:

– Сейчас встаю… уже сейчас… Будем завтракать, будем есть хлеб, Понс его хорошо прожарил, какой запах…

– Вот-вот, – подтвердила она, – а вы все лежите!.. Стыдно лежать, когда здесь все так вкусно…

Он пробормотал:

– Я вот думаю…

Я сказал предостерегающе:

– Эй-эй, не в присутствии принцессы!

Он привстал на локте, посмотрел на меня в удивлении:

– А что я хотел сказать?

– Не знаю, – ответил я твердо, – но в присутствии ее высочества такое даже думать неприлично!..

Принцесса посмотрела на Фицроя с опаской.

– Глерд… а что вы такое подумали?

– Я не подумал, – пробормотал несчастный Фицрой, – я не знаю, что они на меня клевещут… обрадовались, ваше высочество, они меня обижают!

Она посмотрела на меня и Рундельштотта с укором.

– Вы зачем его обижаете?

– А так просто, – пояснил я, – это мы ему даем сдачи. Принцесса, попробуйте вот это крылышко. Или ребрышко, я не антрополог, но если вкусно, то понимаю, хоть и не сразу. Хорошо спалось?

– Очень уютно, – сообщила она щебечуще. – Никогда не думала, что может быть так уютно. Как у мамы в руках, когда была совсем маленькой и счастливой.

Лицо Фицроя становилось то счастливым, то несчастным, минуя середину, а я сказал утешающе:

– Вы будете счастливы, ваше высочество! Кто, как не вы, больше достоин счастья? Даже Фицрой не спорит…

Фицрой бросил на меня убийственный взгляд, впервые ему кусок в горло не лез, а встречаясь взглядом с принцессой, он бледнел, краснел, даже багровел, один раз, как мне показалось, даже покрылся пятнами, как диковинный зверь карабула, вздрагивал и тыкал куском мяса мимо рта.

Я похлопал в ладони.

– Все-все, заканчиваем!.. Хоть в трудное и суровое предвоенное время, но пикник удался, несмотря на сгущающиеся тучи всеобщего озверения и мужества. Однако не забываем, как бы ни хотелось, о нашей задаче доставить ее высочество как можно быстрее в ее лоно, что есть лоно ее старшей сестры. Несмотря на!

Рундельштотт произнес с тяжелым вздохом:

– Зайцев спасают быстрые ноги.

– Там, – закончил я, – в тепле и уюте, наша принцесса будет в безопасности. Уверен, ее величество, я говорю о королеве, хрен отпустит ее больше ко всяким непонятным тетушкам. У королев не бывает тетушек! Не должно быть и у принцесс. Так, на всякий государственный случай.

Понсоменер подхватился.

– Оседлаю коней.

Рундельштотт медленно встал, опираясь обеими руками на посох. Как я заметил, он и спал с ним, обхватив обеими руками и счастливо чувствуя накопленную в нем темную энергию.

Понсоменер бегом привел коней, уже оседланных и вроде бы сытых, Фицрой, все еще несколько горбясь, взобрался в седло и протянул руку принцессе.

Я подхватил ее легкое тельце и помог устроиться за ним, она тут же обхватила его обеими руками и счастливо прижалась к спине всем телом, в том числе и грудью. Фицрой дернулся, словно всего с головы до ног пронзила сладкая боль. На лице быстро появилось странное выражение растерянности и счастья.

Я вскочил в седло, оглядел всех придирчиво.

– Не отставать и не отвлекаться! Пока там не спохватились, нужно удалиться как можно дальше.

Рундельштотт сказал с надеждой в голосе:

– Если повезет, въедем в Санпринг раньше, чем в Уламрии обнаружат. Вы знаете, там когда-нибудь да обнаружат!

Фицрой даже не хихикнул, я видел как все его внимание сосредоточилось на седоке сзади. Сейчас с отважного глерда можно стащить сапоги или снять рубашку, не заметит, все старается почувствовать, что еще можно сделать для принцессы, чтобы была счастлива.

По мне так она и сейчас не смотрится несчастной, но Фицрой, понятно, все равно будет из кожи лезть, его самого такое истовое служение делает счастливее.

Почти весь второй день бегства из Уламрии ехали по дорогам и тропам, никому не показываясь, хотя, конечно, трижды попадались навстречу подводы, и дважды мы сами почти нагнали мужиков на телеге, но всякий раз, оставаясь незамеченными, сворачивали в лес.

Фицрой то ли сам не понял, то ли перед принцессой жаждет выглядеть героем, сказал патетически:

– Это же простые крестьяне!

Я промолчал, как и Понсоменер, но старики любят поговорить и все объяснять, Рундельштотт сказал пространно:

– Когда вооруженные люди на конях спросят, не проезжали в этих краях люди… и дадут наши описания, как думаешь, что ответят эти простые крестьяне?

– Да ладно, – пробурчал Фицрой, – это я так… Скоро и бурундуков будем страшиться!

– Если бы бурундуки распускали языки, – ответил Рундельштотт, – от них пришлось бы прятаться куда больше… Давайте определимся, по этой дороге к вечеру доберемся до Шацина, это такой небольшой городишко, если кто смотрел на карту. А если вот там по левой тропке, видите?.. села будут попадаться чаще, чем вороны на деревьях.

– Лучше дорога к городу, – сказал я. – Много сел, много мужиков и баб в лесу, а мы не сможем не наткнуться на лесорубов или баб, собирающих грибы и ягоды.

Понсоменер, что остановился и зачем-то ждал нас, молча кивнул и снова пустил коня вперед.

Город Шацин смотрится просто позорищем среди прекрасного благоухающего мира: вокруг одни глинистые и песчаные ямы, дома ветхие, построенные кое-как, многие с провалившимися крышами и пустыми окнами.

В центре города небольшой кабак, где прямо от крыльца лужа, а в ней барахтаются в драке трое пьяных. На дальнем конце что-то вроде постоялого двора, дом настоящий: первый этаж из камня, второй из неструганных досок, что разве что от ветра, но не от дождя.

Рундельштотт буркнул:

– Когда-то здесь нашли золото.

– Много? – спросил Фицрой с такой живостью, что на пару секунд даже забыл, что там прижимается к его спине.