Но у Платона был другой резон отказаться от заманчивого предложения. И этот аргумент оказался куда сильнее прочих. У него было важное дело, которому он себя давно и вполне сознательно посвятил – точно так же, как когда-то сознательно выбрал путь священства. Когда разорили его церковь, он не озлобился, даже и не осерчал. Скорее огорчился. Но к чувству огорчения примешалось и еще одно чувство – недоумение. Он не понимал, что творит советская власть с народом, к чему эти постоянные унижения, репрессии и издевательства. Только одному человеку он мог задавать эти вопросы, зная, что услышит честный и мудрый ответ. Этому человеку Платон был обязан жизнью, о чем помнил всегда, и всегда молился за него, и почитал своим долгом оказывать ему посильную помощь. Их скрепляла давняя дружба, выросшая из случайной встречи, а потом cyдьба разметала их по разным краям необъятной России, но через много лет вновь свела вместе, и с тех пор уже связь между ними не прерывалась.

Благодетель Платона – именно так старец называл своего давнишнего спасителя – снова оказал ему помощь при совсем странных обстоятельствах в конце семидесятых. Дело было осенью. Егор как раз приехал к нему в скит на пару недель, как делал это на протяжении последних десяти лет. А накануне его приезда к Платону вдруг наведались трое бандитов. Бандиты были не местные, из Свердловска. Они вошли в часовенку, дверь в которую Платон никогда не запирал, когда оставался здесь, – и потребовали отдать иконы, кое-какую церковную утварь, деньги. Платон пытался усовестить кощунов, да вce без толку.

Один из налетчиков вынул финку. Видя, что дело плохо, Платон не стал артачиться и с тяжелым сердцем отдал им маленькую чудотворную икону Божьей Матери, бронзовую дароносицу и еще какую-то мелочь, которую ему удалось в свое время укрыть от госкомиссии, пришедшей к нему в церковь описывать «предметы культа».

Кощуны перевернули в скиту все вверх дном, но ничего, конечно, не нашли, да и ушли, похохатывая. А на следующий день приехал Егор. Услышав о происшествии накануне в ночь, он сильно разозлился и тотчас ушел, пообещав вернуться через несколько дней. Он и впрямь вернулся. И самое удивительное – привез все, что забрали у Платона ночные гости.

– Больше к тебе не придут – ни эти, ни другие, – пообещал Егор и больше об этом происшествии не вспоминал.

После того случая Егор несколько раз обращался к Платону за помощью. Всякий раз от Платона требовалась одна услуга – схоронить на хуторе человека. Накормить – если голодный, выходить – если больной, и помочь перебраться на «большую землю». Платон не задавал лишних вопросов: раз надо – значит, сделаем.

Это и была самая главная тайна, которую он свято хранил в своей душе и никого в нее не посвящал. Лишь Богу на небесах было ведомо, что Платон уже многие годы был вроде как тайным связным, а его скит – перевалочным пунктом для скрывающихся от властей беглых заключенных. Потом, видно, слух об отце Платоне прошел по северному уральскому и сибирскому «телеграфу», и к Платону за милостью начали обращаться старики воры из укромных сибирских колоний. Многолетнюю связь поддерживал с ним, между прочим, и старый Мулла, который вот и на этот раз прислал ксиву с просьбицей смиренной.

Но, видать, пропал человек Муллы, так и не пришел. Может, что не заладилось с побегом. Теперь надо было брести к Голой скале и проверять тайник: если лежит он нетронутый, то и водочку, и особенно пистолет оттуда надо было вынимать – пригодятся. Платон никогда не раскаивался в начатом им деле, полагая, что творит Божье милосердие и исполняет свой священнический долг. Вопросами он своих редких гостей не донимал, в душу к ним не лез. Вот только когда узнавал загодя, что ожидается пришлый, старался Елену спровадить из леса – отправлял в город за покупками. Не хотелось Платону, чтобы она встречалась с его гостями.

Он до сих пор жалел, что нашел в лесу непонятного мужчину вместе с Еленой. Оставалось уповать на Божью милость – авось до лиха не доведет Леночку эта встреча.

Платон присел на лавку напротив койки и встретился взглядом с больным.

– Так, может, расскажешь все же, мил-человек, кто ты и откуда, куда путь держишь? – с улыбкой спросил старик.

Варяг улыбнулся в ответ.

– Ты, отец, прямо как из старой русской сказки. Кажется, вот-вот дверь откроется и въедет Баба-яга в ступе.

Старик улыбался и молчал выжидательно.

– Ладно, стало быть, зовут меня Владислав… Костиков. Хочешь – верь, хочешь – нет, а я заблудился в наших лесах. Я сам из Куйбышева. По-нынешнему, значит, из Самары. Приехал в Северный Городок к старому знакомому. Вывез он меня в лес на субботу и воскресенье, а я, дурак, в чащу один ушел. Ну и заплутал. А потом меня еще рысь порвала, как жив остался – не знаю.

Платон хитро глядел на больного.

– Что ж, Владислав Костиков, ладно. А я Платон. Или отец Платон, как хочешь называй.

– А отчество как?

– Да не надо по отчеству, сколько живу на свете, а все не привык к отчеству. Люди уже давно кличут отцом Платоном. Я священник. А Елена Премудрая – моя племянница.

– А почему Премудрая?

Больной улыбнулся. «Хорошая улыбка, – отметил про себя Платон. – Вот только врать ты горазд, парень».

– А потому, что я ее так зову. Она и впрямь девка с головой. Неглупая девка, образованная. По биологии пошла.

– Не по твоим, выходит, стопам, по церковным.

– Ну, это как сказать. – Платон вздохнул и поднялся. – Выздоравливай, Владислав.

Он двинулся к двери и, взявшись сухой рукой за косяк, обернулся.

– А тебе-то как моя Елена? Приметилась?

– Хорошая девушка.

– То-то и оно-то, – строго выдохнул дед. – Девушку, имей это в виду, человек хороший, не обижай. Уж раз тебя судьба к нам забросила.

Прошло дней пять, Владислав быстро шел на поправку. Однажды ночью в комнату к нему тихо скользнула Елена. Варяг не спал, когда она появилась на пороге, белея в темноте ночной рубашкой. Он лишь молча смотрел, как Елена, подойдя к его кровати, скинула рубашку, и в лунном свете, падавшем из узенького окна, увидел ее гибкое, как у кошки, сильное стройное тело. Девушка юркнула к нему под одеяло, обжигая своим телом. Владислав лежал не шевелясь. Елена провела рукой по его руке, слегка коснувшись еще не затянувшегося шрама на плече, осторожно миновала заклеенную пластырем огромную рану на боку. Варяг поймал ее ладонь и, приподнявшись на локте, посмотрел ей в лицо. В полумраке ее черты приобрели особую утонченность, Владислав ощутил ее прерывистое дыхание и заметил лихорадочный блеск в глазах.

– Пожалуйста! – вдруг прошептала она.

В ее голосе была такая неподдельная мольба и страсть, что Варяг мгновенно понял, что не сможет ей отказать, что он бессилен устоять перед этой пронзительной красотой и обаянием, перед пышущим жизненной силой молодым женским телом, что он неотвратимо начинает терять контроль над собой и погружается в могучий поток страстного желания.