В таком странном «забвении» одного из лучших писателей страны не видится никакой логики. К этому времени партагитпроп изо всех сил создавал из Шолохова образец: и стал писателем в советское время благодаря комсомольской печати, и член партии, и автор романа о сталинской коллективизации…

Конечно, на самом съезде имя Шолохова звучало, пусть и удивляюще редко. Но «Правда» и это скрыла. Оно осталось только в изданной впоследствии стенограмме — не для многих читателей. Только из нее можно было узнать, что ленинградский прозаик Михаил Чумандрин прорвался сквозь паутину умолчаний с одной фразой: «Нет активного колхозника, не читавшего „Поднятую целину“» (он один из немногих сторонников Горького и Шолохова в предсъездовской дискуссии). Да почетная гостья съезда из какого-то колхоза потребовала переписать образ непутевой Лушки в «передовую колхозницу».

Но ведь сам Шолохов тоже почему-то предпочел отмолчаться — не записался в выступающие.

Загадочно это. Неужто сказать было не о чем? Шолоховская статья «За честную работу писателя и критика» убедительно показала гражданскую масштабность его мышления.

Где найти ответ? Может быть, в том письме Сталину, которое Горький адресовал в ЦК, не покинув еще председательского кресла на съезде? В нем обличительные признания: «…Партийцы, но их выступления на съезде были идеологически тусклы и обнаружили их профессиональную малограмотность». Дальше называл своих противников — Панферова, Ермилова и Фадеева: «Привыкли играть роль администраторов и стремятся укрепить за собой командующие посты». О партийце Павле Юдине сказал прямо: «Мне противна его мужицкая хитрость, беспринципность, его двоедушие и трусость человека, который, сознавая свое личное бессилие, пытается окружить себя людьми еще более ничтожными и спрятаться в их среде». (Замечу, что Шолохов никогда не дружил с Юдиным.) Не забыл и «пристяжного» Льва Мехлиса: «Юдин и Мехлис — люди одной линии. Группа эта — имея „волю к власти“ и опираясь на центральный орган партии, конечно, способна командовать, но, по моему мнению, не имеет права на действительное и необходимое идеологическое руководство литературой, не имеет вследствие слабой интеллектуальной силы этой группы, а также вследствие ее крайней малограмотности в отношении к прошлому и настоящему литературы». Горький тут же критикует Федора Гладкова (кто тиражировал клевету о плагиате Шолохова). Узнает Сталин о нелюбви Горького к Бахметьеву (и он приложил руку к шельмованию «Тихого Дона»). Зато Горький по-доброму отзовется о Иване Макарьеве: написал, как этот критик обратился с критическим письмом о положении в литературе к вождю, а Макарьев — каково совпадение — земляк Шолохова.

Наверное, Шолохов узнал о письме Горького. Оно близко его настроениям. Потому и не пожелал напрасно толочь воду в парадной съездовской ступе-говорильне. Не многие ораторы говорили о самых насущных профессиональных делах.

Литературное начальство все-таки почтило Шолохова вниманием — в последний день он зачитал с трибуны по поручению президиума проект резолюции съезда.

Потом формировали состав правления Союза писателей и не обошлись без него. Сталин разрешил. Из состава Оргкомитета по подготовке съезда вычеркнул, а в эти дни понял, что сейчас без Шолохова нельзя. Вместе с Шолоховым в правление вошли среди прочих Фадеев, А. Толстой, Эренбург, Леонов, Зощенко, старики Вересаев и Демьян Бедный, Панферов, Гладков и комиссар ЦК А. С. Щербаков. Пройдет немного времени и состав правления поубавится с помощью НКВД на Ивана Катаева, Бруно Ясенского, Льва Каменева…

Странно для большинства делегатов вел себя Шолохов — вдруг надолго исчез из зала заседаний. С чего это вдруг? Он напросился на прием к влиятельному наркому Серго Орджоникидзе, былому земляку — в 20-е годы был у них секретарем крайкома. Пришел убеждать, чтобы помог Вёшенской строительством учреждений культуры. Тот не отказал. И дал команду строить… водопровод. Но и за это были очень благодарны станичники и ему, и Шолохову.

Завершился съезд. Отныне писатели сорганизованы.

Дополнение. В этой книге явственна линия Шолохов — Панферов. Этим и ограничивается появление последнего. Федор Иванович Панферов (1896–1960) прожил большую и насыщенную жизнь в литературе. Одно сказать: руководил журналом «Октябрь» почти 30 лет. Нетрудно догадаться, сколько писателей нашли там возможность познакомить читающую страну со своими произведениями. Сам он создал, кроме многотомного романа «Бруски», трилогии «Борьба за мир» и «Волга — матушка река», несколько повестей, пьес, рассказы, писал публицистические статьи. Был награжден Сталинской премией.

Шолохов и после съезда в отношениях с властью оставался прежним: строптив и не перевоспитуем.

Приехал из Москвы — и тут же встреча с ростовскими рабочими. Сказал: «После Всесоюзного съезда писателей перед каждым из нас, пишущих, вплотную встал вопрос: как писать дальше?»

И в самом деле — как? Отвечал прямо, отстреливаясь и от давних, и от недавних своих обвинителей, в том числе от ораторши-колхозницы. Говорил то, что никто другой не смел в те времена сказать вслух:

— У нас с некоторых пор существует такое читательское убеждение, которое, по существу, является неверным и неправильно ориентирует писателей. Если это о колхозной деревне, то даже говорят, что хорошо, мол, показал ячейку, деятельность комсомола, рост женщины, но как мог упустить кооперацию? Надо все-таки иметь в виду, что существует такая хорошая поговорка: самая красивая девушка не может дать больше того, что имеет, и есть другая поговорка: нельзя объять необъятное. А зачастую к писателям подходят с несоразмерными требованиями.

Позже Шолохов узнал, что под напором «несоразмерных требований» дрогнули Пастернак, затем Мандельштам. Написали стихи о Сталине. В 1937-м Алексей Толстой сочинил повесть «Хлеб» об обороне Царицына в Гражданскую под руководством Сталина и Ворошилова. В 1939-м Булгаков по заказу МХАТа написал пьесу о юности Сталина «Батум» к 60-летию вождя (была запрещена к постановке). Шолохов не написал ни отклика на писательский съезд, ни воспоминаний. Будто вычеркнул из памяти (на всю жизнь!). Зато в это время открыл для себя — не без совета Горького — Михаила Пришвина и влюбился в его творчество так, что в письме писательнице Гриневой даже поступился своим писательским самолюбием: «Меня вы перехвалили. Хотя поощрение столь же необходимо писателю, как канифоль смычку виртуоза, но вы меня, ей-богу, „переканифолили“, а вот про такого чудеснейшего писателя, как Пришвин, забыли. Читали вы его „Корень жизни“? Если нет — очень советую: прочтите, непременно прочтите! Такая светлая, мудрая, старческая прозрачность, как вода в роднике. Я недавно прочитал и до нынешнего дня тепло на сердце. Хорошему слову радуешься ведь, как хорошему человеку».

К концу года путь лежал за границу. На 59 дней! С Марией Петровной! Стокгольм — Копенгаген — Лондон — Париж!

Встречи, встречи… Шолохову лестно, что к каждому его высказыванию относились с повышенным вниманием. Но какова ответственность, когда в зале интеллектуалы, с пристрастием воспринимающие каждое его слово, а оно и впрямь не воробей… Париж поразил. Познакомиться с советским писателем пожаловали властители тогдашних общественных настроений — цвет творческой элиты: писатели Анре Мальро (будущий министр культуры), Жан Ришар Блок, Шарль Вильдрак, художник Поль Синьяк…