Поверх трусов он закрепил на моей талии дамский пояс с болтающимися резинками, к которым крепятся чулки. На груди, стянув меня, как обручем, закрепил бюстгальтер, засунув в обе чашечки по теннисному мячу. На голову мою он повязал цветастую косынку, и, глянув в зеркало, я увидел довольно пышную, с жировыми складками бабищу и даже был неприятно поражен, с какой легкостью я лишился всех мужских признаков.

Иванов был в восторге. Он вертел меня из стороны в сторону, любовался, как скульптор своим произведением.

— Гениально! Сколько бабьей прелести! Ты — заманчив! Тебя хочется иметь! Не только голодный Шакал, но самый пресыщенный мужчина с первого взгляда не угадает подделку и клюнет, обязательно клюнет.

Иванов позвонил Шакалу и, изобразив голосом пьяного, понес следующее:

— Слушай, друг… Выручи… У меня в доме сейчас полнейший бардак. Бабы перепились до смерти. Сколько их? Две штуки. А я один. Никак не управлюсь. А они требуют. Бегают нагишом. Будь другом, выручи! Дуй на всех парусах!

Шакал примчался со скоростью метеора.

Я уже лежал на тахте в кабинете Иванова, где были приспущены шторы и мерцала слабым светом настольная лампа, на абажур которой было небрежно брошено женское платье. Я лежал лицом к стене, укрытый простыней, из-под которой торчал мой довольно обширный зад в фланелевых дамских штанишках и поясе с заманчиво болтающимися резинками. Мои волосатые ноги предусмотрительно были скрыты простыней.

Сам хозяин тоже разделся, но лишь наполовину. Сбросив штаны, оставшись в рубашке и галстуке, он взъерошил на голове волосы и принял вид абсолютно пьяного человека, ошалевшего от водки и баб.

Он распахнул перед Шакалом двери и повис у него на шее:

— Спаситель! Голубчик! Век не забуду. Раздевайся и приступай к делу! Вон она твоя… в кабинете лежит… Еле утихомирили… дрыхнет.

Шакал, видать, заглянул в кабинет и восхищенно взвизгнул:

— Хорошенькая!

Так он среагировал на мой отставленный из-под простыни зад в дамских штанишках.

— Раздевайся и действуй! — распорядился Иванов. — Желаю удачи!

Шакал в прихожей стал поспешно сбрасывать с себя одежонку, потом зашлепал босыми ногами ко мне. Я весь напрягся, чтоб не заржать, не выдать себя. Но Шакал не дошел до тахты и зашлепал назад.

— Как ее звать? — зловещим шепотом спросил он у Иванова.

Этому джентльмену обязательно нужно было знать имя, прежде чем овладеть бесчувственным трупом.

— Нина, — выдавил из себя Иванов, и по его голосу я представил, каких усилий ему стоит сдержать рвущийся из горла хохот.

Голый худющий Шакал снова направился ко мне. Я заерзал на тахте, обольстительно шевеля задом, исторгнув из недр Шакальего существа похотливый стон.

Дело в том, что мы с Ивановым набросали план искушения Шакала. Его следовало допустить до моего тела со спины, дать обнять меня сзади и, пока он не разглядел меня, направить его алчную руку под резинку трусиков, ко мне в промежность, откуда он нетерпеливыми пальчиками извлечет здоровый мужской член. Что приведет его к столбняку, и уж наша с Ивановым задача — вызволить мой член из его конвульсивно сжавшихся пальцев.

— Деточка, подвинься, — страстно зашептал Шакал, укладываясь за моей спиной и просовывая руку под мой бок. Другую руку ухватил я своей и направил под резинку моих трусов. Как подопытный кролик, Шакал с математической точностью выполнил запрограммированные нами ходы. Горячими потными пальцами он заскреб по низу моего живота, поплутал в волосах на лобке и замер, наткнувшись на непонятный мясистый отросток в женской промежности. Затем нервно схватил его, сжал пальцами, и тут я не выдержал и, расхохотавшись, столкнул его на пол.

Иванов включил верхний свет и, бессильно привалившись к стенке, не смеялся, а рыдал. Я же, вскочив на тахту, плясал на ней, кружась, и резинки дамского пояса разлетались в разные стороны.

Шакал лежал на полу, как в параличе, с выпученными глазами, и я впервые в жизни видел, как кровь отливает от поверхности человеческого тела. Шакал побелел весь! И лицо, и плечи, и живот, и ноги до кончиков ногтей. И издавал нечленораздельные всхлипывающие звуки.

Иванову стоило немалых усилий привести его в нормальное состояние, вернуть ему божеский вид. Шакал глотал валерьяновые капли, какие-то пилюли.

Потом, уже одетый, сидел, сгорбившись, в кресле и смотрел на нас пришибленным собачьим взглядом.

— Одного прошу, — хрипло шептал он. — Никому ни слова об этой истории. А то мне от стыда придется из Москвы бежать.

Мы дружно пообещали.

Ни мне, ни Иванову не улыбалась перспектива стать героями этой истории, смакуемой во всех салонах Москвы. Все мы трое были заметными фигурами и рисковали погореть за морально-бытовое разложение, если слушок дойдет до ушей нашего пуританского руководства.

Я держу слово до сих пор. Даже вам не назвал настоящих имен участников этой прелестной, не правда ли, проделки.

Зуев хрустнул яблоком и, помахивая в воздухе огрызком, объяснил:

— Я почему анекдоты люблю? Не потому, что такой уж примитив — дальше короткого анекдота, мол, памяти не хватает.

Нет, братцы, глубоко заблуждаетесь. В современном анекдоте и только в нем сосредоточена вся мудрость нашего народа. Свободно выраженная, без цензуры.

Думаете, со временем, когда историки захотят разобраться в нашей жизни, они литературу социалистического реализма будут перечитывать? Ни в коем случае. Анекдоты будут искать и по — ним восстанавливать подлинную живую картину нашей эпохи, с плотью и кровью и горчайшим юмором.

Я современной литературы в руки не беру. Зачем время терять? Та же партийная инструкция… Только разбавлена пейзажами и диалогами. Больше ничего! А вот анекдот — сама жизнь… в густой концентрации… в филигранной обработке… и с точностью снайперского выстрела.

— Одним махом всю литературу уничтожил, — по качал головой Астахов. — Что, разве у нас совсем нет хороших писателей?

— Назови, — проглотил разжеванное яблоко Зуев. — Шолохов? Так он алкоголик и плагиатор. «Тихий Дон» украл у казачьего офицера и выдал за свое.

— Ну, это еще не доказано, — усомнился Астахов.

— Меня в сон клонит от больших романов, — сознался Лунин. — Тянут, тянут, а все можно было короче и лучше выразить. Вы меня можете богохульником посчитать, но я, честно признаюсь, не могу до конца романы нашего национального гения Льва Толстого дочитать. Не потому, что я туп. Нашему современному мозгу не нужно долго разжевывать, мы схватываем на лету.

— Правильно, — проглотил остаток яблока Зуев. — Чехов когда жил? А самый современный писатель. Я его выше всех остальных ставлю. И наших, и иностранных. Уж за одно то, что у нас был такой писатель, как Чехов, мы можем гордиться, что мы — русские. А старика Толстого он за пояс заткнул одним коротким рассказом. «Дама с собачкой». Та же «Анна Каренина». Но в двадцать раз короче и точнее. Читаешь, и волосы шевелятся от восторга.