Будущий супруг, уже изрядно поднаторевший в общении с органами правопорядка, инструктировал свою неопытную подругу:

— Отрицай все, что он попытается тебе приписать. Не соглашайся ни с чем. Тверди только одно: ничего не знаю, ни в чем не замешана, ничего не слышала. Прикинься дурочкой — это хорошо помогает. Говори, что я никогда с тобой не говорил о своем предыдущем браке и о бракоразводных делах не информировал. Если они будут утверждать, что я в чем-то замешан, — все отрицай. Слышишь? Все!

Ирина кивала, молча глотая слезы, — она была очень напугана. В последнее время все так удачно складывалось для них обоих — и надо же, вызов в милицию! Что теперь будет, что теперь их ждет? Почему нельзя, наконец, оставить их в покое?

Барыбин же был уверен, что вызов Ирины — только попытка зайти к нему в тыл, коварная попытка, впрочем обреченная на провал, потому что тылы у него защищены безупречно. Это все последствия действий той девицы, эдакого тиражированного ангелочка, которая «доставала» его в последние дни. Она расспрашивала его служащих и, наверное, не преуспев в шпионском деле, решила зайти с другой стороны.

Между тем ангелоподобная девица, Лиля Анцупова, предвкушала добычу легкую и жирную. Сейчас эта «воробьиха», как она назвала про себя Тишину, все им выдаст. Воробьиха — потому что такая же серая, такая же обыкновенная, такая же… Пустит, может быть, для начала слезу, а потом выложит все как миленькая!

— Расскажите, пожалуйста, — попросил Костырев, — как и когда вы узнали о смерти Шиловской. Кто вам сообщил?

— Я не помню, — тихо прошептала Ирина, все так же умоляюще глядя на него.

— Простите, не верю.

Ирина опустила глаза и, комкая шейный платок, прошептала:

— Мне сказал об этом Алексей. Ему позвонили на работу и сообщили.

— Что именно?

— Что она… Его жена то есть… Умерла. — Ирина говорила медленно, с трудом подбирая слова.

— Как вы отреагировали на это известие?

— Как?.. Я не знаю, не помню, — Ирина постепенно оторвала от платка кусочек бахромы. — Кажется, я заплакала.

— Заплакали? Почему? Вы знали погибшую?

— Евгению Викторовну? Нет-нет, что вы, я не знала, нет!

Костырев обратил внимание, что она забеспокоилась.

— Вы никогда ее не видели?

— Нет. Впрочем, я говорю глупости, конечно видела. В кино.

— Почему же вы заплакали?

— Не знаю, мне ее стало жалко. Она ведь была такая… Все случилось так неожиданно… Человек еще утром был жив — и вдруг…

— Утром? Откуда вы знаете, что она утром была жива? Вы ее видели? Где? При каких обстоятельствах?

— Видела? Нет, что вы! Я не видела ее! — отнекивалась Тишина. — Как я могла ее видеть, ведь я была на работе весь день. Я имела в виду другое, Алексей мне сказал, что она погибла около полудня, вот я и подумала, как жалко, человек еще утром был жив, и вдруг он умирает…

— Ваш будущий супруг высказывал предположения, отчего она могла погибнуть?

— Нет…

— Он рассказывал вам о своем визите к нам?

— Нет… Хотя… Да, рассказывал. Совсем немного.

— И что он вам рассказывал?

— Он говорил, что это было самоубийство, что есть письмо…

— Он говорил вам, кому адресовано это письмо? Как вы думаете, кому оно предназначалось?

— Не знаю.

— А все-таки? Я спрашиваю ваше личное мнение. Должно же у вас быть какое-то личное мнение?

— Мужчине.

— Естественно. Но кому? Может быть, вашему супругу?

— Нет, нет… — Ирина подняла на Костырева глаза, полные невысказанной муки. — Не ему, я знаю…

— Откуда? Ведь Шиловская могла сохранить к своему мужу нежные чувства.

Ирина молчала. Костяшки ее пальцев, сжимавших платок, побелели от напряжения.

— Вы знаете, кому предназначалось письмо. Откуда?

— Нет, я не знаю.

— Но вы же сами сказали, что письмо предназначалось не вашему супругу, значит, вам известно, кого она имела в виду при написании этого письма.

Поняв, что ее поймали на слове, Ирина не поднимала головы. Лиля Анцупова чувствовала азарт, который ей все труднее было скрывать, — умело шеф припер к стенке эту воробьиху! Теперь она не вывернется!

— Вы ведь понимаете, Ирина… — Костырев заглянул в бумаги. — Валентиновна. Понимаете, что мы вас пригласили не для того, чтобы насладиться вашим молчанием.

Посетительница молчала.

— Вы не хотите рассказать нам, как вы провели утро двадцать шестого июня?

После долгой паузы напряженная тишина в кабинете разрешилась тихим потерянным голосом:

— Я была на работе.

— Позвольте вам не поверить. На работе вы утром не были, зачем же сочинять. Вы не были и у зубного. А где вы были?

Молчание.

— Не в ваших интересах молчать и дальше. Пора уже говорить. Если хотите, я расскажу вам, где вы были в то утро. Хотите?

Белые тонкие пальцы застыли над платком, и по щеке низко опущенной головы прокатилась быстрая слеза.

— Утром двадцать шестого июня вы, предварительно предупредив на работе, что задерживаетесь, отправились к Шиловской. Номер квартиры вы узнали у женщины, живущей в подъезде, соседнем с тем, где жила Шиловская, и это говорит о том, что вы намеревались посетить ее. Вас видели и опознали два человека, жители дома, — женщина, у которой вы спрашивали, и мужчина, обративший на вас внимание, когда вы сидели на скамейке во дворе.

Ирина судорожно дернула головой, подавляя всхлип.

— Вам теперь нельзя молчать, Ирина Валентиновна. Теперь вам надо рассказывать.

Тишина как-то сжалась и приложила платок к глазам.

— Только не говорите Алексею, — выговорила наконец она. — Он ничего не знает. Я расскажу.

Барьер молчания был сломлен.

— Он ничего не знает, — продолжала Ирина. — Я не хотела ему рассказывать, он бы испугался за меня. Он бы меня ругал…

Наблюдая за работой своего шефа, Лиля торжествовала. Конечно, вне сомнения, если Тишина признается в том, что действительно посещала Шиловскую утром в день убийства, то убийство — ее рук дело. Может быть, она помогала своему супругу. Сладкая парочка порешила актрису, которая мешала им жить. На месте шефа Лиля прямо спросила бы Тишину, пока она еще не успела опомниться: «Откуда вы взяли письмо Шиловской и зачем вы его подложили?» И тогда бы она через минуту как миленькая подписала бы признание в совершенном преступлении.

— Я действительно приходила в то утро к Шиловской… Хотела с ней поговорить, объяснить ей, что бессмысленно противиться нашему браку и надо согласиться на условия Алексея. Разбитую чашку не склеишь… Если бы она отказалась, я бы стала ее умолять, встала бы перед ней на колени, заклиная жизнью ее дочери. Я хотела вымолить у нее согласие не публиковать ту ужасную книгу, которая…