– Ну, не важно, – бодро продолжал Харку, – нам и тут весьма уютно. Проходите, проходите. Комиксы, а? Замечательная вещь. Обожаю. Преданный читатель. Подлинный поклонник.

Сэмми просиял. Харку снял с шеи камеру и вручил Джо:

– Окажите мне честь, снимите меня.

– Прошу вас? Простите?

– Снимите меня. Камерой. – Харку глянул на Дизи. – Он по-английски-то говорит?

– У него английский собственного розлива. Мистер Кавалер приехал из Праги.

– Очень хорошо! Да, непременно! У меня явная недостача чешских изображений.

Дизи кивнул Джо, а тот поднес видоискатель к левому глазу и поймал в кадр крупную, смешливо-младенческую физиономию Долгая Харку. Тот сложил вислые щеки и брови в серьезную, почти пустую гримасу, но глаза его блаженно мерцали. Никогда в жизни Джо никого так не радовал с такой легкостью.

– Как мне сфокусировать? – спросил Джо, опустив фотоаппарат.

– Ой, да не морочьтесь. Посмотрите на меня и нажмите рычажок. Остальное предоставьте сознанию.

– Сознанию. – Джо щелкнул хозяина дома и вернул ему камеру. – Фотоаппарат… – Он поразмыслил, подбирая английское слово. – Телепатический.

– Как все фотоаппараты, – кротко отвечал Харку. – Меня сфотографировали уже семь тысяч сто… восемнадцать человек, все – вот этой камерой, и, уверяю вас, среди портретов не найдется двух похожих. – Он протянул камеру Сэмми, и черты его, будто машинным способом отштампованные, опять сложились в ту же корпулентную счастливую маску; Сэмми щелкнул рычажком. – Как еще объяснить эти бесконечные вариации, если не интерференцией волн, испускаемых сознанием фотографа?

Джо не знал, что на это ответить, но видел, что ответа ждут; накал ожидания рос, и Джо несколько запоздало сообразил, что́ нужно сказать.

– Никак, – произнес он.

Долгай Харку страшно обрадовался. Одной рукой обхватил за плечи Сэмми, другой Джо и, деятельно толкаясь и извиняясь, повел их на экскурсию к ближайшим соседям, представил художникам, и писателям, и всевозможным держателям коктейлей и каждого снабжал – ни на миг не замявшись, дабы привести мысли в порядок, – миниатюрным резюме, в котором касался ярчайших обстоятельств творчества, половой жизни или семейных связей экспонатов:

– …Ее сестра замужем за одним из Рузвельтов, не спрашивайте за которым… вы бы видели его «Созидание и сражение»… она стоит прямо под полотном бывшего мужа… ему при всем честном народе заехал по роже Сикейрос…

Большинство имен были Джо незнакомы, однако он узнал Реймонда Скотта, который только что прославился серией причудливых, какофонических, головокружительных псевдоджазовых популярных композиций. Как раз на днях Джо заходил в «Ипподром-радио» – там на весь магазин играла новая пластинка Скотта «Страннее / Запоздалые мысли». Скотт скармливал портативному «Ар-си-эй» сбалансированный рацион из пластинок Луиса Армстронга и объяснял, что имеет в виду, называя Сатчмо блюзовым Эйнштейном. Ноты выпархивали из ткани динамика, и он тыкал в них пальцем, иллюстрируя свои слова, а одну даже попытался поймать руками. Соперничая с менее важными беседами вокруг, он все выкручивал и выкручивал громкость. Чуть подальше, под цереусом, стояла молодая художница Лорен Макивер, чьими светящимися полотнами Джо любовался в галерее Пьера Матисса. Высокая, чересчур тощая, на вкус Джо, однако красавица, нью-йоркского типа – резкая, напряженная, стильная, – она болтала с высокой и эффектной арийской красоткой, прижимавшей к груди крошечного младенца.

– Миссис Юта Хаген, – пояснил Харку. – Замужем за Хосе Феррером, он тоже где-то здесь. Ставят сейчас «Тетушку Чарли».

Женщины протянули руки. Веки у Макивер были начернены, губы выкрашены неожиданным оттенком какао.

– Эти господа выпускают комиксы, – сообщил им Харку. – Приключения парня по имени Эскаполог. В комбинезоне такой. Мощные мускулы. Физиономия пресная.

– Эскапист, – сказала Лорен Макивер. Лицо ее просветлело. – Ой, он мне нравится.

– Правда? – хором переспросили Сэмми и Джо.

– Носит маску, любит, когда его вяжут веревками?

– Пикантно! – рассмеялась миссис Хаген.

– Весьма сюрреалистично, – сказал Харку.

– Это же хорошо, да? – шепотом спросил Сэмми у Джо; тот кивнул. – Я на всякий случай спросил.

Они протолкались мимо еще нескольких резюме с коктейлями и нескольких настоящих сюрреалистов, что торчали в толпе, как изюмины в пудинге. Эти были в основном замечательно серьезны и даже трезвы. Носили темные костюмы с жилетами и одноцветными галстуками. В основном американцы – Питер Блум, Эдвин Дикинсон, застенчивый учтивый человек по имени Джозеф Корнелл, чья очкастая природная честность янки пригородами огораживала внутреннюю преисподнюю. Джо старался запоминать имена, но не совсем понял, кто такой Чарли и что Юта Хаген делает с его тетушкой.

В дальнем углу мужчины плотным толкучим кольцом сгрудились вокруг очень красивой, очень молодой девушки, вещавшей во всю глотку. Джо не разбирал слов, но, кажется, девушка излагала историю о том, как лажанулась, – она краснела и улыбалась, – и история эта безусловно заканчивалась словом «бля». Девушка длила его, растягивала в разы больше нормальных размеров. Оборачивала его вокруг себя двумя-тремя большими петлями, блаженно грелась в нем, точно в пышной шали:

– Бля-а-а-а-а-а-а.

Мужчины расхохотались, а девушка покраснела еще гуще. На ней было свободное платье без рукавов – видно, как краска растекается по плечам до самых рук. Затем девушка подняла голову и глазами встретилась с Джо.

– Сакс, – произнес он, наконец откопав своего туза. – Роза Люксембург Сакс.

– Да не, – сказал Сэмми. – Да ну?

Какой восторг – спустя целую вечность вновь увидеть ее лицо. Джо не забыл девушку, которую застал в то утро в квартире Джерри Гловски, но теперь понимал, что, в ночи воссоздавая этот момент, ужасно исказил свои воспоминания. Он бы сам не вспомнил, что у нее такой обширный и высокий лоб, такой нежный острый подбородок. Собственно говоря, лицо ее могло бы показаться слишком длинным, если б его не уравновешивала непомерная летающая крепость носа. Довольно маленькие губы сложены ярко-красным дефисом, уголок слегка изогнулся вниз – в самый раз, чтобы в нем проступала веселая насмешка над окружающей картиной человеческого тщеславия (и над собой тоже). Но в глазах ее что-то пряталось, не желало читаться – непреклонная пустота, которая у хищников скрывает враждебную расчетливость, а у жертв складывается во всепоглощающее стремление как бы исчезнуть.

Харку, заслоняя Джо и Сэмми, как куотербэк любимых последним «Доджеров», обувным рожком впихнул обоих в круг; мужчины неохотно расступились.

– Мы знакомы, – сказала Роза.

Получился почти вопрос. Голос у нее был сильный, низкий, сардонический, мужской, докрученный до уровня громкости, от которого вот-вот задребезжит динамик, точно она бросала вызов всем вокруг: мол, валяйте, слушайте и судите меня. А может, подумал Джо, она просто очень пьяна. В руке она держала стакан с чем-то янтарным. Так или иначе, голос ее шел к эффектным чертам и буйной темной шевелюре шерстяных кудрей, тут и там безнадежно прихваченных заколкой, что и составляло ее подход к парикмахерскому вопросу. Рукопожатие у нее было отважное, как и голос, – деловое, сухое, отрывистое и сильное. И однако, Джо заметил, что она краснеет пуще прежнего. Нежная кожа над ключицами пошла пятнами.