— Но за что, капитан?!

— Именем герцога Тристага! Вы обвиняетесь в убийстве благородного Рэгги Дэра, совершённом во время противного закону поединка! Взять его!

И меня взяли. Крепко, за оба локтя.

* * *

На коленях сиделки лежала раскрытая книга, но женщина не читала. Тупо глядела в камин, хмурилась собственным мыслям; еле слышный стук в дверь заставил её вздрогнуть. Переступая порог, Эгерт Солль поймал напряжённый, даже испуганный взгляд — возможно, сиделка боялась, что её уличат в нерадивости. Полковник был очень придирчив, когда речь заходила об окружении госпожи Солль.

Тория сидела в кресле. Каждый день её одевали, и причёсывали, и усаживали перед камином, и развлекали беседами и чтением вслух. Госпожа Солль оставалась равнодушной, в лучшем случае улыбалась и кивала, но все в доме знали, что окажись причёска госпожи с изъяном или платье хоть чуточку неухоженным — и прислуга моментально потеряет столь хорошо оплачиваемое место…

Сиделки подчас не понимали книг, которые доводилось читать вслух. Книги были учёные — из библиотеки Университета; Эгерт надеялся, что под бездумной маской в душе Тории всё ещё тлеет искорка сознания. И делал всё, чтобы не дать ей угаснуть.

Сейчас сиделка пренебрегла обязанностями — может быть, у неё першило в горле, а может, она просто устала от непонятных слов и сложных оборотов. Солль не стал упрекать её. Женщина была добра и искренне симпатизировала красивой госпоже Солль, а усталость и недостаток образования — не самые страшные грехи для сиделки. Полковник отпустил женщину кивком — она исчезла мгновенно и бесшумно, только тяжёлая книга, опускаясь на стол, щёлкнула замочком…

Солль взглянул на пожелтевшую страницу. Да, он помнит, как Тория что-то втолковывала ему, водя пальцем по строчкам. Давно. До того, как они поженились, ещё до того, как сама мысль о таком повороте дел сделалась хоть сколько-нибудь возможной…

— Здравствуй, Тор, — сказал он почти весело.

Тория улыбнулась и кивнула. Он наизусть знал все её улыбки; та, что повторялась из раза в раз последние три года, казалась чужой на красивом, когда-то ироничном лице.

На круглом блюде лежало одинокое яблоко. Широкий острый нож ловил полированной гранью отблеск огня в камине; Эгерт вздохнул. Бело-розовый плод распался на две равные части, лезвие ножа увлажнилось яблочным соком, полковник резал и резал, дробил на мелкие дольки, не замечая стекающей по пальцам сладкой жидкости.

Сиделкам платили за рот на замке. Но всё равно — Эгерт знал — в городе вовсю судачили о невиданном благородстве полковника Солля: жена уж поди как три года в уме повредилась, а он с ней как с разумной и на сторону ни-ни…

Он механически облизнул пальцы — жест несовместимый с его аристократическим воспитанием и высоким положением в обществе. Более того, он облизнул и лезвие ножа. Счищенная яблочная шкурка лежала на блюде, словно обрывок бело-розового серпантина.

Слуги и сиделки — даже те из них, что знавали госпожу Торию в прежние времена, — видели просто красивую безумную женщину в кресле с высокой спинкой. Даже дочери Алане не дано понимать того, что ощущает, входя в эту комнату, полковник Солль.

А он никак не афиширует своих чувств.

Яблоко было кисло-сладким. Таким же, как лицо Тории в то утро, когда Осада осталась далеко в прошлом, во дворе загородного дома возился с жеребятами тринадцатилетний Луар, и Солль, разглядывающий напряжённое лицо жены, никак не мог понять, что за смятение сводит на переносице её великолепные брови, что за восторг — и восторг ли? — неумело прячется в смиренно потупленных глазах. Помнится, он спросил тогда: «Тор, а ты, часом, не пьяная?»

Кисло-сладкий вкус…

Она заморгала, как школьница. И он целых полчаса боролся с её страхом и непонятной весёлостью, а она выскальзывала, как рыбка из нетерпеливых рук, а когда наконец призналась — он, герой Осады, начальник городской стражи, с диким воплем вылетел из дома, схватил в охапку подростка Луара, посадил его на крышу сарая и, напугав мальчишку до смерти, пустился по двору колесом.

Через положенное время родилась Алана, и роды прошли благополучно, и Солль окончательно уверился, что беды, преследовавшие его жену, остались далеко в прошлом…

Он вложил кисло-сладкий яблочный ломтик в её приоткрытые губы.

Он делал это не раз. И три года назад, и десять, и двадцать… Он говорил, что кормить жену с руки — значит приручать её, он знал, что не прав, Торию так и не удалось приручить до конца…

— Тор… нам плохо без тебя. Возвращайся.

Женщина кивнула и улыбнулась.

Он перестал ощущать вкус яблока.

Он на секунду поверил, что никогда не услышит больше её голоса. Не удостоится насмешливого взгляда.

* * *

По-моему, герцог Тристаг помешан был на законности.

Двое суток, проведённые в камере, прошли за изучением толстенного тома. Эту книгу зачитали до дыр. Книга роняла листы, подобно осеннему дереву; книга содержала список определённых герцогом преступлений и полагающихся за них наказаний.

Преступления и наказания расписаны были в две колонки. На полях цвели чернильные цветочки и пели искусно нарисованные птицы — не то у герцога было извращённое чувство юмора, не то он на самом деле полагал, что избавленный от преступников мир почувствует в себе новые силы для рулад и цветоводства.

«А дева же среднего сословия, пробывшая по своей воле более получаса наедине с мужчиной, не связанным с ней родственными либо опекунскими узами, считается повинной в неподобающем поведении и наказывается публичным лишением девственности…»

Тьфу.

С моим преступлением всё было ясно — запрещённый законом поединок, да со смертельным исходом карался «посредством змеиной ямы». Так что сопротивление при аресте как бы не имело значения — так и так я был бы казнён… Оставалась слабая надежда, что мне удастся доказать свою непричастность к поединку, когда по зову правосудия явились два свидетеля.

Первым была госпожа Ивилина Крод.

Вдова человека, в смерти которого меня обвиняли, здорово изменилась за прошедшие полгода. Зелёные глаза погасли, светло-русые волосы потускнели, пышные формы опали; единственное, что оставалось неизменным, — показное богатство, россыпи украшений на парчовом платье и золотые гребни в высокой причёске.

Госпожа Ивилина, уличённая в супружеской измене и потерявшая право на наследство мужа, сделала единственно возможный выбор — вышла замуж за нового наследника, плешивого и косоглазого господина Тагги Крода. Совет, как говорится, да любовь.

— Вы узнаете этого человека, госпожа Крод? — спросил судья, молодой человек с печальным лицом снулой рыбины.

Ивилина мельком на меня взглянула. Интересно, что ей даже не придётся врать: она убеждена, что именно я заколол её опостылевшего ревнивца.