* * *

— Ты гениальная актриса, — сказал я глухо.

Дорога была широкой и накатанной, настоящий тракт; повозки, ставшие теперь санями, катились почти бесшумно. В широких серебряных лентах, тянущихся по снегу за полозьями, поблёскивало солнце. Мы с Танталь сидели спиной к вознице и смотрели, как всё дальше остаются земли герцога Тристага.

— Ты гениальная актриса. Я почти поверил.

— Играть в жизни — распоследнее дело, — нехотя призналась Танталь.

— Но иначе бы меня…

— Да.

Я потрогал булавку на рукаве.

Мне не хотелось, чтобы Танталь знала о моём разочаровании. Потому как что взять со смертника: в какой-то момент мне захотелось поверить, что она любит меня и оплакивает. Она всё-таки незаурядная женщина… Я был… как бы сказать… польщён.

— До сих пор не могу понять, как работает эта штука, — пробормотал я, глядя в небо. — Где сила? Где власть? Надо полагать, если бы змея укусила меня в лесу, я бы помер? И никакая булавка…

Танталь усмехнулась:

— Меня сто раз змеи кусали… скверно. Разрезать ранку, отсосать яд, прижечь…

Меня передёрнуло.

Танталь перестала улыбаться:

— Змеи… были орудиями герцога. Выполняли его волю. ВЛАСТЬ, Ретано…

— Вот если бы приговор был справедлив, — пробормотал я еле слышно. — Справедливый… Приговор. Не просто власть… Некое абсолютное… Правосудие…

Танталь поджала губы.

— Абсолютного правосудия не бывает. Тристаг взял да запретил поединки… Кто-то разрешил… В городе Каваррене, например, поединки — традиция, дело чести… Эгерт Солль когда-то тоже убил на дуэли человека и получил за это заклятие, да такое, что…

Я поперхнулся, как всегда, в самый неудачный момент. Закашлялся, отстраняясь тем не менее от Танталь, которая хотела хлопнуть меня по спине.

— Я… его… этого… кха… не убивал!

Она вздрогнула. Уставилась на меня с недоверием.

— Да не… убивал же! — повторил я, налившись кровью от кашля и несправедливости. — Не убивал! Все эти свидетели… Поклёп!

— Правда? — спросила Танталь, и голос её прозвучал почему-то жалобно.

— Клянусь Магом из Магов! — сказал я искренне. И, показалось мне или нет, но моя спутница вздохнула с облегчением.

* * *

Мы огибали земли герцога Тристага, и этот вынужденный крюк сулил нам лишнюю неделю пути; по ночам Алане снились кошмары. Днём я сидел рядом с ней на повозке-санях и рассказывал свои истории, и с каждым днём они давались мне всё труднее, тем более что Алана, кажется, совсем не слушала.

В первом же большом селении я спросил лекаря, и мне с готовностью указали на богатый дом на главной улице, напротив дома старосты. Господин лекарь гордился своей учёностью, был румян и важен, и запросил немалую плату, и долго разглядывал бледную руку безучастной Аланы, и, наконец, авторитетным голосом рекомендовал кровопускание. В следующую секунду спесь сбежала с его лица вместе с румянцем, потому что я взял его за шиворот, обозвал шарлатаном и потребовал свои деньги обратно. Кровопускание, сказал я зло, кто угодно может приписать, вот хотя бы и я, и беспомощному в своём ремесле медику оно принесёт куда больше пользы, чем любому из его обманутых пациентов!

Кинжал выглянул из ножен и спрятался опять; лекарь молчал, бледнее моли. Алана оставалась вполне безучастной; я разжал пальцы, выпуская кружевной лекарский воротник.

— Медицина бессильна, — сообщил лекарь, пытаясь собрать остатки былой важности. — Ежели вы, господа, такие нервные… так и идите к старухе за околицу. К знахарке то есть. Она погадает… на жабьей лапке… с тем же успехом, но дешевле!

Я сгрёб со стола свои монеты, взял под руку Алану и вышел вон.

«Старуха» не была стара. Сообразно профессии она жила на отшибе, сообразно званию рядилась в грубое полотно, и тяжёлый платок закрывал её лоб до самых бровей, но возрасту в ней было едва за тридцать, уж от меня-то ещё ни одна женщина не сумела скрыть своих лет.

Она долго заглядывала Алане в глаза, бормотала, потом пускала паука бегать по зеркалу, потом порывалась задавать вопросы, но я пресёк эти попытки. Знахарка помрачнела, пожелала осмотреть пациентку наедине — я опять-таки не позволил. Не хватало ещё оставлять жену с глазу на глаз с подозрительной шептухой, тем более что в успех визита я с самого начала почти не верил и всё злее ругал себя за столь неудачную, подсказанную лекарем идею…

В конце концов «старуха» попросила разговора со мной, и я мягко выпроводил Алану во двор, благо ветра не было и утро стояло погожее.

— Таите, — сказала знахарка с обидой. — Утаиваете… Где была да что с ней стало… А только уходит она. Далеченько уже ушла. Как бы потом… догнать успеть бы.

— Че-го? — спросил я с изрядной долей презрения, в то время как внутри у меня сделалось холодно и пусто.

— Зацепите её, — сказала знахарка шёпотом. — Чтобы ей… чтобы удержать. Зацепите, что вам… вы ведь красивый…

Последние слова сказаны были вовсе не со старушечьей интонацией. Знахарка смотрела из-под тяжёлого платка, и я вдруг увидел, что глаза у неё голубые и глядят с горечью.

Она вздрогнула от моего взгляда. Поспешно отвернулась:

— Удержите… Да… Ведь вы можете… ЗАЦЕПИТЬ. Вроде крючочком…

— Что ты болтаешь, — пробормотал я в замешательстве. — Уходит… куда?!

Она прерывисто вздохнула:

— Сделайте… чтобы ей было хорошо. Пусть… вернётся.

* * *

— Алана, чего бы ты хотела?

Она ничего бы не хотела. Она смотрела сквозь меня, глаза были пустые и спокойные. «Далеченько уже ушла»…

— Алана, мы скоро приедем… отец соскучился… и ты, наверное… да?

Она молчала. Ей было всё равно.

Тогда, отчаявшись увлечь её историями, я отыскал в комедиантских сундуках некоторое количество хлама и, сам не зная как, соорудил цветного хвостатого змея. Сказались, видно, какие-то детские опыты…

День был ветреный; змей поднялся высоко. Яркая точка в небе, белесом, как в день моей казни; оказывается, и суд и приговор от Аланы скрыли. Не хотели тревожить — и правильно, наверное, сделали…

Алана подняла голову. Возможно, и ей парящее в облаках чудище напоминало о тёплом, домашнем, неомрачённом; губы моей жены дрогнули, готовясь сложиться в улыбку, — в этот момент бечёва лопнула, змей оборвался и, отнесённый ветром, шлёпнулся в низину.

— Другой будет, — сказала Танталь.

Лошади еле тащились; я бегом обогнал караван и, вздымая белые тучи снега, сбежал по откосу вниз.

Здесь лежала река, неподвижная, белая, с тёмным пятном полыньи у противоположного берега. Ветер лениво волочил моего змея по ноздреватому снегу, по волнистому льду. Захлёстывала позёмка.