— Нет! Ты врешь. Вы, художники… все врете! Вам лишь бы кого-то р-разв…р-развести! А люди… Люди страдают…

— О, началось. Пьяный бред, я эту стадию знаю, — воспользовавшись секундной заминкой, Ромка быстро сдёргивает с меня джинсы, и мне приходится смириться со своей судьбой, просто натягивая майку пониже.

— Это не бред. У тебя точно есть какой-то п…план… Коварный! Ты сейчас мной воспользуешься… Моим состоянием. А я не смогу отказать… потому что тормозные реакции… снижаются… под алкоголем. И челв…века ничего не останавливает… И он делает то, что давно хотел…

— О-о-о! А вот на этом месте подробнее, Женьк. Чего ты там там давно хотела?

— Секс, — устав смотреть в потолок, я трагично, совсем как Орест, прикрываю глаза.

— Что — секс? — краем уха слышу, как скрипнули пружины кровати — кажется, он садится рядом.

— Чтобы у нас был секс. Мно-ого секса. Прям до утра… А ты чтоб был грубым… и нежным. И таким прям… диким… И… ненас… ненасст-тнм…

— Каким? — кажется, он снова смеётся, но мне все равно.

Это же мне просто снится. Это всё не по-настоящему.

— Ненас-стным. Короче, тебе всё будет мало.

— А! Ненасытным! Как скажешь. И-и-и? — ещё никогда я не слышала столько заинтересованности в одной короткой фразе.

Как здорово! Он слушает меня с увлечением!

— А потом ты будешь долго гладить меня…

— Та-ак?

— … по волосам.

— И все?

— … очень нежно. И ром… ром…

— Я слушаю, Женьк.

— Р-мантично!

— А-а… Романтично? Бля. Романтично гладить. Ну, ладно.

— Да. А потом обнимешь меня… И скажешь — ты такая классная, Ж-женька… У меня ни с кем та… кого не было. Никогда! А я скажу… и у меня… тоже.

Больше я ничего не помню из того, что ещё успела ему наплести перед тем, как уснуть. Но эти слова — про дикий секс, ненасытность, коварные планы и романтические объятия я вспоминаю первыми, как только открываю глаза на следующее утро.

И тут же хочу закрыть их обратно. Желательно навсегда. Боже мой! Какой стыд. Какая ванильная банальщина! Что это, вообще, из меня такое полезло?!

Чертов Орест! Чертова карпатская наливка! Чтоб ему никогда вживую не видеть эту свою Милу, мать её, Йовович!!

Спешно собирая свои вещи и улепётывая из Ромкиной комнаты, лишь бы не встречаться с ним лицом к лицу посте моих позорных откровений, я не успеваю даже надеть джинсы — они одной штаниной они вывернуты наружу, распутывать их — это тратить время. Поэтому хватаю свои брюки и просто перекидываю через плечо. Мне сейчас не до сантиментов и одевания. Быстрее бы добраться к Костику в комнату и спрятаться там, а желательно умереть от стыда.

И первый, кого я вижу в коридоре — это, конечно, Орест. Прислонившись к углу, за которым идёт поворот на другую сторону дома, он неторопливо пьёт кофе и задумчиво смотрит в стену напротив.

— Утречко, — не моргнув глазом говорит он, ни капли не удивляясь моему потрёпанному виду. — А ночь, я вижу, удалась. Ты до сих пор без штанов.

И тут же получает от меня сразмаху свернутыми в узел джинсами.

— А-а! — страшно кричит он, расплескав горячий кофе по рукам. — Ты что, сдурела?! А-а-а!!! А ну, успокойся! Ромыч! Гарипов, блин!! Иди сюда! Да уймись ты… Сюда, бегом! Забери… Забери от меня эту свою… психованую!

Меня не выселяют из комнаты Костика в тот же день только потому, что, как оказалось, много кто хотел быть на моем месте и навалять волоокому Оресту за все хорошее — и Маринка, и Ангела, и даже Никитос.

Так что конфликт удалось решить мирным путём, договорившись, что отныне все разборки будут проходить за закрытыми дверями комнат, а не в общих коридорах. И перед тем, как избивать, желательно дать противнику шанс высказаться. Хотя бы маленький, в несколько слов в своё оправдание.

— Не, ну ты всё правильно сделала, — после окончания заседания мини-клуба жильцов, говорит мне Маринка, проходя мимо и быстро похлопывая по плечу в знак ободрения. — Ваще уважуха. Только больше никого не мудохай в восемь утра, ладно? После двенадцати — хоть убить можешь. После двенадцати я уже не сплю.

Даже Орест, едва с его рук сходят красные пятна от горячего кофе, не чувствует себя оскорблённым. С присущим ему меланхоличным пофигизмом он переключается на охмурение Ангелиной подружки, даром, что та сразу заявила — она лесбиянка.

— Круто. Завидую тебе. Девчонки — это круто. А я — импотент, — заливает Орест ей на кухне, воруя у неё из пачки чипсы, пока я, тайком бросая свирепые взгляды в его сторону, варю бульончик, чтобы побороть остатки похмелья.

— Да ну? — недоверчиво переспрашивает подружка Ангелы, и по её интонациям я понимаю, что она уже попалась на эту удочку. — А че с тобой?

— Да так… — за моей спиной раздаётся протяжно грустный, фирменный вздох Ореста. — Психологическое. Травма от несчастной любви. Милу Йовович знаешь?

— Пятый элемент? Конечно!

— Да, Пятый Элемент! Она там инопланетянка, Лилу. Как тебе?

— О, она секси.

— Классная, да?

— Очень!

— Так вот. Это у меня из-за неё…

Уходя их кухни со своей кастрюлькой и пригнув голову, чтобы не материться на пройдоху-Ореста, я несколько раз повторяю про себя еще одно неписаное правило этого дома: не вмешивайся в личную жизнь других, даже если тебе кажется, что это во благо.

Поэтому подружку Ангелы я спасать не спешу, тем более сама Ангела сказала этого не делать.

— Светка — взрослая девочка, — объясняет она мне, спешно натягивая майку, пока я деликатно отвожу взгляд, стоя на пороге их с Мариной комнаты. — Если она лесби, то срать ей на Ореста вместе с его импотенцией. Если нет — ну, потрахается, всех проблем.

— А как же ее ориентация? Он же просто задурит ей мозги!

— От одного раза не поломается, — смеётся Ангела. — И вообще, может, она би-шка. Чем раньше поймёт это, тем лучше.

Отлично. Значит, моя совесть может быть спокойна из-за того, что я не спасла доверчивую девушку из лап карпатского пройдохи-донжуана. Да и волнение по поводу реакции Ромки на мои признания постепенно сходит на нет — вернее, превращается в что-то другое, более острое и приятное.

Он ни разу, ни словом, ни пол-словом не напомнил мне о том, что я там спьяну нагородила. Но само его молчание и взгляд, которым он сопровождает его, выглядят более, чем красноречиво.

Я знаю, что он знает о моих подпольных фантазиях о «диком» сексе с ним. И он знает, что я знаю, что знает он.

И это безмолвие висит между нами, накаляя обстановку, но не тяжело, а как-то приятно-волнующе. Наша хрупкая дружба, не прожив и месяца, трещит по всем швам.