— Алкоголь.

— Вам повезло, впереди целый вагон с актерами. А откуда взялась эта повязка?

Японец указал на рулон хлопчатобумажной материи, находившийся в сундуке неподалеку.

— Да здесь прямо лазарет.

Иаков достал ткань из сундука и начал складывать повязку.

— Расскажите мне о том священнике, который научил вас английскому языку…

— Он жил при нашем храме. Американский миссионер.

— Приехал, чтобы обратить вас?

— Кончилось тем, что мы обратили его; он так и остался жить там.

— Услуга за услугу. Я, пожалуй, схожу за алкоголем, — заявил Иаков, но уходить не стал — как бы чего не вышло. Ведь неизвестно, достаточно ли доверяет ему этот человек, чтобы позволить уйти? Похоже, да, доверяет. Он даже не обернулся.

— Где ты прочитал о синто? — спросил японец.

— В одной книге из моей домашней библиотеки, переведенной на английский, конечно. Я не помню названия…

— «Кодзики»?

— Да, кажется, так.

— А где ты видел эту книгу?

— Один из синтоистских священников подарил мне ее в прошлом году в Чикаго; он сказал, что это самый первый ее перевод.

— А ты видел другой экземпляр? — спросил японец, вдруг повернувшись к нему лицом, с чрезвычайно напряженным видом. — На японском?

— Нет, — ответил Иаков, но этот вопрос оставил у него странное чувство; на задворках его сознания что-то складывалось воедино, хотя что именно, ему пока было не определить.

— А что?

Человек уставился на него странными матовыми глазами.

— Подлинник «Кодзики», первая книга, был украден из нашего храма.

— Я так и думал, что вы это скажете…

26 сентября 1894 года

Сегодня утром ровно в одиннадцать часов наш поезд отбыл — американцы просто помешаны на пунктуальности. Мы путешествуем на «Выставочном экспрессе»— его пустили в прошлом году, чтобы обеспечить транспортное сообщение со Всемирной ярмаркой. Расстояние до Чикаго в восемьсот миль мы преодолеем за двадцать часов; это невероятно само по себе, но еще больше удивляют удобства этого чудо-поезда. Он просто роскошен. В этой стране все определяет борьба за доллар потребителя: больше, быстрее, крепче. Нет конца этой гонке, но что поделаешь: в стране без особой истории мысли граждан неизбежно устремляются к будущему, созидаемому сегодня.

По мере продвижения на север нас сопровождают широкие плесы реки Гудзон; поезд только что миновал окраину города, за которой нас встретило такое буйное, блистательное разнообразие осенних красок, какому никогда раньше не случалось тронуть мою душу. Если Создатель нашей вселенной — художник, то, расписывая эти леса, Он воистину опустошил свою палитру. Все оттенки красного, от багрянца до киновари, все тона фиолетового, золото и янтарь — все это вспыхивает и переливается в ярких лучах теплого солнца. Майор Пепперман, наш неутомимый хозяин, назвал этот великолепный сезон «индейским летом». И правда, глядя на такое чудо природы, легко представить себе ее детей, индейцев, живущих под сенью этих лесов, — правящих каноэ, стреляющих из лука, карабкающихся по отвесным скалам, окаймляющим побережье.

Я только что покончил с утренней корреспонденцией — письмами к Луизе, записками и подарками для детей: куклами для Мэри, великолепным набором оловянных солдатиков для Кингсли; теперь он сможет переиграть американскую революцию и продолжить переписывать историю. Во вчерашней телеграмме Луизы нет никакого упоминания о ее здоровье, это безосновательно заставляет меня заподозрить худшее.

Нью-Йорк чуть не лишил меня сил, и еще несколько дней там, наверное, доконали бы и вовсе. Какой потрясающий темп жизни! Удивительно, что его жители не валятся с ног каждую ночь и не засыпают там, где свалились. И никогда прежде мне не случалось бывать в городе, жители которого настолько уверены в себе, можно сказать, даже весьма самонадеянны в отношении собственной значимости. Возможно, этот город и вправду ждет великое будущее, но они никогда не дадут вам забыть об этом и в настоящем.

Два наблюдения: складывается впечатление, что каждый человек, которого вы встречаете на улице, полностью поглощен бейсболом — местной игрой, очевидно, созданной на основе крикета, неуловимое притяжение которой они не в состоянии передать никакими средствами обычной речи. Их профессиональный сезон только что закончился, иначе я бы непременно изыскал возможность побывать на одном из этих состязаний, хотя бы для того, чтобы разобраться в головокружительном и противоречивом сумбуре правил и указаний, которые его энтузиасты так и рады обрушить на невинных невежд. Второе: в сердце квартала, который они называют Гринвич-Виллидж — это один из старейших городских районов, — находится Вашингтон-сквер, удивительный уголок, посвященный памяти отца-основателя города, но представляющий собой столь чарующий, живописный зеленый оазис мира и покоя, какого мог бы лишь пожелать любой сопоставимый по величине город мира. Случись Холмсу когда-нибудь оказаться в Америке, то, думаю, Вашингтон-сквер — как раз то место, где он мог бы повесить свою шляпу.

Мы представляем собой своеобразную компанию. Лайонел Штерн делит спальное купе с Престо, магараджей Берара, — более странных спутников трудно себе представить. В следующем купе разместились мы с Иннесом, а Джек занимает купе один, вернее с тем самым компактным саквояжем, который он получил от Эдисона, когда мы покидали его поместье. Ему еще предстоит раскрыть для нас его содержимое. И, особо, бедняга майор Пепперман, согласно телеграммам и газетным заметкам путешествующий только с братьями Дойл. Не дай бог, чтобы он догадался о нашей истинной цели: зная, что это за человек, можно ожидать спонтанной вспышки.

«Выставочный экспресс»

Поезд расстался с Гудзоном и суматошным Западом, и всю дорогу до Олбани его постоянным спутником стал канал Эри. Буффало, штат Нью-Йорк, запомнился обедом — бифштексами и огромными порциями картофельного пюре на столе Пеппермана. Он предпринял тщетную попытку пробудить здоровый интерес к путешествию («Смотрите, озеро Онтарио, одно из пяти Великих озер! Ручаюсь, что вы никогда не видели такого большого озера!» — и так далее), но был уже не в первый раз озадачен вежливой, но вялой реакцией неизвестно чем озабоченных Дойлов.

Братья и их спутники, обедавшие за соседними столиками, порой обменивались взглядами. Майор не обращал на это внимания и утешился дополнительной порцией клубничного песочного печенья, блюда, нового для братьев и встреченного ими с энтузиазмом, внушившим Пепперману надежды на улучшение приятельских отношений. Но… приглашение составить партию в вист братья вежливо отклонили. В частности, это было связано с решением Дойла воспользоваться тем, что в поезде им друг от друга деться некуда, и попытаться осадить стену молчания, окружавшую потерянные десять лет жизни Джека Спаркса. В конце концов, они ступали на весьма зыбкую и опасную почву, и Дойл чувствовал настоятельную необходимость узнать тайну человека, который вез их туда. И коль скоро предыдущие, основанные на искренней озабоченности, попытки провалились и прямой подход не увенчался успехом, он считал себя вправе опробовать окольный путь.