— Элен, — прошептал он.

В ответ она коротко вскрикнула.

Он потянул ее вниз. Она обняла его ласково и нетерпеливо, пробуждая в нем ответное нетерпение. Он чувствовал, что весь дрожит.

— Быстрей, — хрипло проговорила она. — Быстрей же, Льюис, быстрей.

Он никогда не слышал у нее такого голоса — горячего, пылкого, настойчивого, — и он покорился ему, не в силах больше терпеть.

Фильм заканчивался ее крупным планом. Камера задержалась на ее лице, а потом начала медленно отъезжать назад, показав сначала ее фигуру, затем стену дома за ее спиной, сам дом, улицу, уходящую вбок, длинную вереницу строений… Движение продолжалось, но теперь камера стала подниматься вверх, открывая взгляду все новые и новые дома и кварталы. Скоро город был виден как на ладони со всем своим сложным переплетением улиц и переулков, с прямыми, поблескивающими под солнцем проспектами, с узкими, вздымающимися ввысь небоскребами. А камера отодвигалась все дальше, и вот уже внизу показался густозастроенный остров, бухта с замершими в ней кораблями и огромная статуя с поднятой вверх рукой. Камера начала двигаться быстрей, вскоре город и бухта скрылись из глаз, зато сбоку замаячила небольшая группа островов и среди них, почти не различимый с такого расстояния, — остров Эллис. Зазвучала музыка, по экрану побежали титры.

Элен сидела не двигаясь, рядом, так же молча, застыл Тэд. Спустя некоторое время экран погас, в зале зажегся свет.

Элен отвернулась, чтобы не видеть настойчивого взгляда Тэда, устремленного на нее. Фильм получился великолепный, она это понимала, но почему-то не испытывала никакой радости.

Тэд беспокойно заерзал на стуле, потом помолчал, подвигал ногами и сказал:

— Ну ладно, поехали ко мне, выпьем чаю и поговорим.

— Это наш лучший фильм, Элен. Мы добились успеха, понимаешь? Устойчивого успеха.

Голос Тэда звучал уверенно и безапелляционно. Он не спрашивал, что она думает по этому поводу, ее мнение его не интересовало. Только он имел право судить, что хорошо и что плохо в его фильмах. Сейчас он стоял в дальнем конце своей необъятной мастерской и колдовал над чашками, раскладывая в них пакетики с заваркой и насыпая сахар. Он всегда поил Элен чаем, когда она приходила к нему, устраивая из этого целое представление.

Элен огляделась по сторонам. Комната, в которой она сидела, находилась на втором этаже огромного дома, в котором Тэд жил последние четыре года. Тем не менее выглядела она так, словно он въехал сюда только вчера, — голые стены, полное отсутствие мебели, длинный ряд ничем не занавешенных окон, выходящих на террасу. В одном углу громоздились упаковочные ящики, по большей части нераспечатанные. Сверху валялся всякий хлам: старые журналы, пожелтевшие от времени газеты, папки со сценариями, книги, а над ними — гора грязных алюминиевых тарелок, которая каждый раз, когда Элен сюда приходила, вырастала на несколько сантиметров.

Вдоль противоположной стены тянулся длинный стеллаж, опутанный проводами. Полки прогибались под тяжестью сложной и дорогой аппаратуры — плееров, тюнеров, высоких стереоколонок и еще каких-то непонятных приспособлений, пугающих своей почти военной мощью. Тэд утверждал, что любит музыку и особенно Вагнера, но Элен никогда не видела у него ни одной пластинки и не замечала, чтобы он хоть раз включил проигрыватель.

За ее спиной зияло глубокое, похожее на пещеру, устье камина, в котором никогда не разжигался огонь. Перед камином стояли две низкие скамьи, обтянутые грязной, выцветшей тканью. Другой мебели в комнате не было, так что Элен поневоле пришлось устроиться на одной из них. Она сидела, сложив руки на коленях, и терпеливо ждала, когда Тэд закончит готовить чай. Он не спеша достал пакет молока, понюхал и посмотрел на электрический чайник — вода еще не закипела.

Самыми ценными предметами в комнате, помимо радиоаппаратуры, были, пожалуй, два телевизора, которые Тэд почти никогда не выключал. Сейчас они тоже работали, с приглушенным звуком и настроенные на разные каналы. Элен по очереди поглядывала то на один, то на второй.

По одному каналу показывали телевикторину, которая как раз достигла кульминационного момента: толстая женщина, одетая в костюм цыпленка, получала главный приз — машину марки «Шевроле». Машина стояла на высоком подиуме, обвязанная со всех сторон широкой красной лентой, словно огромный рождественский подарок. Подиум вращался, женщина в цыплячьем костюме визжала от восторга.

По другому каналу шли вечерние новости. Президент Джонсон говорил что-то в микрофон. Лицо у президента было ярко-оранжевого цвета, так как ручка настройки давно сломалась. Потом Джонсон исчез, и начался репортаж из Вьетнама. Затрещали пулеметные очереди, вспыхнуло оранжевое пламя — где-то на другой стороне земного шара горела вьетнамская деревня.

Элен досмотрела новости до конца, потом встала и выключила оба телевизора. Усевшись на скамейку, она снова сложила руки на коленях и задумалась.

Да, роль в «Эллис» ей, бесспорно, удалась, во время просмотра она окончательно в этом убедилась. Сидя в темном зале, она впервые взглянула на себя со стороны, холодно и беспристрастно. Она ясно видела, как она добилась того или иного эффекта, почему выбрала тот или иной прием, какими средствами пользовалась, чтобы раскрыть характер героини. Когда-то эти методы и приемы казались ей очень важными, сегодня она впервые поняла, как мало они на самом деле значат. Да, с помощью своего мастерства она сумела перевоплотиться в Лизу, сумела на какое-то время стать другим человеком — но что это дало ей самой? Лиза была всего лишь вымыслом, фикцией, она существовала только на экране и останется там навсегда, что бы ни случилось теперь с ней, Элен. Когда эта мысль впервые пришла ей в голову, она почувствовала страх. «А как же я? — подумала она. — Где же моя собственная жизнь?»

Она знала, что ее жизнь гораздо короче Лизиной. и прожить эту короткую жизнь она могла только один раз.

Она очнулась от дум и увидела, что Тэд протягивает ей чашку с чаем.

— Молока, к сожалению, нет, — проговорил он извиняющимся тоном.

Усевшись на вторую скамейку, он поставил свою чашку на колени и посмотрел на Элен сквозь облачко пара. Она ответила ему прямым взглядом. Они не виделись уже несколько месяцев. За это время с ней многое произошло, она сильно изменилась и была уверена, что Тэд это заметил. Ее недовольство и сомнения во время просмотра не могли его не задеть. Но если он что-то и почувствовал, то предпочел не показывать вида. Он вел себя так же, как обычно, словно с их последней встречи прошло не больше часа.

Беседу он, как всегда, начал с расспросов. Это тоже был своеобразный ритуал, от которого Тэд, по-видимому, получал большое удовольствие. Прежде всего он по традиции поинтересовался ее «свитой»: агентом по рекламе, коммерческим агентом, тремя бухгалтерами, двумя секретарями и четырьмя адвокатами, испортившими ему, как он уверял, немало крови. Это вряд ли соответствовало действительности, поскольку с адвокатами Элен он общался через своих адвокатов, ничуть не менее дотошных и изворотливых, чем ее. Затем он справился о здоровье двух ее киноагентов, которые, как подозревала Элен, привлекали его исключительно своими необычными именами — одного из них звали Гомер, а другого Мильтон. «Боже мой! — восклицал Тэд. — Гомер и Мильтон — как поэтично!»