Миль де Нуайэ мог позволить себе роскошь говорить так, ибо был маршалом армии еще в те времена, когда его родственник Гоше де Шатийон начинал свою карьеру коннетабля, а Бриен еще упражнялся в рубке чучел.

– Турнир хорош тем, – заметил герцог Бурбонский как о чем-то само собой разумеющемся, – что нашим сеньорам предоставляется прекрасный случай узнать друг друга перед крестовым походом.

Миль де Нуайэ только плечами пожал. Недоставало еще этому герцогу, прославленному трусу, разглагольствовать о крестовых походах!

Мессир Миль устал от вечных забот о делах государства, особенно при короле, вызывавшем единодушное восхищение, но которого Нуайэ считал не слишком пригодным для управления страной, и считал, основываясь на собственном долгом опыте сановника, годами стоявшего у кормила власти. Такая усталость нападает на человека, когда ему приходится, выбиваясь из сил, следовать ложным путем; и Миль, начинавший свою карьеру при Бургундском дворе, уже подумывал, не вернуться ли ему обратно. Куда лучше разумно управлять герцогством, чем безумно управлять всей страной, тем паче что накануне герцог Эд сделал ему такое предложение. Он поискал глазами герцога в гуще схватки и увидел, что тот лежит на земле, выбитый из седла Робером Артуа. Вот тут-то Миль де Нуайэ заинтересовался ходом турнира.

Пока слуги подымали герцога Эда, Робер спешился и предложил своему противнику сразиться в пешем бою. С палицей и мечом в руке две железные башни двинулись друг на друга, шагая чуть враскачку, чтобы легче было нанести сокрушительный удар. Миль не спускал глаз с Робера Артуа, решав при первом же нарушении правил запретить ему дальнейшее участие в турнире. Но Робер, свято соблюдая все правила, не бил ниже пояса, а только по торсу. Своей боевой палицей он молотил по шлему герцога Бургундского и успел превратить в лепешку украшающего его дракона. И хотя палица весила не больше фунта, у Эда, должно быть, сильно зашумело в голове: он уже с трудом защищался и меч его чаще рассекал воздух, чем достигал Робера. Пытаясь уклониться от удара, Эд Бургундский потерял равновесие и упал; Робер поставил ему на грудь свою ножищу и мечом коснулся завязок шлема; герцог запросил пощады. Он сдался и вынужден был поэтому покинуть ристалище. Робера слова взгромоздили на коня, и он гордо проскакал галопом перед трибунами. Какая-то дама в восторге оторвала свой рукав и бросила Роберу, а он ловко подцепил его на копчик копья.

– Его светлости Роберу не следовало бы сейчас так уж красоваться, – заметил Миль де Нуайэ.

– Подумаешь, – отозвался Рауль де Бриен, – ведь ему сам король покровительствует.

– Но надолго ли? – возразил Миль де Нуайэ. – Мадам Маго, по-моему, скончалась как-то слишком быстро, равно как и мадам Жанна Вдова. А потом исчезла их придворная дама, некая Беатриса д'Ирсон, и семья тщетно пытается отыскать ее следы... Герцог Бургундский поступает мудро, приказывая предварительно пробовать все блюда, которые ему подают.

– Вы совсем изменили свое отношение к Роберу. Помнится, еще в прошлом году вы были на его стороне.

– А потому, что в прошлом году я еще не изучил его дела, а теперь я возглавляю второе расследование...

– Смотрите-ка, мессир Геннегау пошел в атаку, – воскликнул коннетабль.

Иоганн Геннегау, сражавшийся бок о бок с королем Богемии, не щадил себя; его не считали в партии короля Франции важной особой, поэтому он и не бросил вызова королю, но теперь все уже знали, что именно он выйдет победителем.

Турнир длился целый час, а потом судьи приказали трубачам снова протрубить отбой, открыть проходы и развести противников. Однако с десяток рыцарей и оруженосцев Артуа, казалось, даже не слышали сигнала и как оглашенные колошматили четырех бургундских сеньоров, зажав их в углу ристалища. Робера среди них не было, но чувствовалось, что тут не обошлось без его науськиваний; с минуты на минуту схватка могла превратиться в прямое убийство. Пришлось королю Филиппу VI снять шлем и с непокрытой головой, чтобы все сразу узнавали его, к превеликому восторгу присутствующих, самолично развести драчунов.

Вслед за герольдами и трубачами обе враждующие стороны вновь построились в ряды, и кортеж двинулся с поля боя. Теперь, куда ни глянь, повсюду искореженное оружие, разодранные кольчуги, расколотые гербы, охромевшие лошади под превратившимися в лохмотья чепраками. Кто-то заплатил за участие в турнире собственной жизнью, а несколько человек остались калеками. Кроме Иоганна Геннегау, которому присудили главный приз, врученный ему самой королевой, все участники турнира получили на память какой-нибудь презент: кто золотой кубок, кто чашу или серебряный тазик.

В своих шатрах с поднятыми боковыми полотнищами разоблачались сеньоры, показывая соседу кто отекшее лицо, кто рассеченные до крови запястья, там, где отходила латная рукавица, кто распухшие ноги. Все это сопровождалось пересудами.

– А мне сразу шлем искорежили. Поэтому-то я и не мог...

– Если бы сир Куржан не бросился к вам на выручку, только бы вас, дружок, и видели!

– Недолго же продержался герцог Эд против его светлости Робера!

– Надо признать, Бреси вел себя прекрасно!

Хохот, злобные намеки, одышливое усталое дыхание; участники турнира направились в парильню, устроенную неподалеку в огромном сарае, где их уже ждали заранее приготовленные чаны, куда первыми влезали принцы, после них бароны, после баронов рыцари, а последними оруженосцы. Здесь царила та дружеская мужская близость, какая обычно устанавливается после совместных физических состязаний; но под ней все еще угадывалась неостывшая злоба.

Филипп VI и Робер Артуа погрузились в два соседних чана.

– Славный турнир, славный, – твердил Филипп. – Да, кстати, дорогой брат, мне нужно с тобой поговорить.

– Сир, брат мой, я весь превратился в слух.

По всему чувствовалось, что Филиппу не так-то легко дался этот шаг. Но можно ли найти более подходящую минуту, чтобы поговорить откровенно со своим кузеном, со своим зятем, с другом своей юности, со всегдашним своим другом, чем эта минута, когда они оба только что бились бок о бок на турнире и когда весь сарай дрожит от криков и звонких хлопков, которыми щедро награждают друг друга рыцари, среди плеска воды, среди пара, подымавшегося из чанов и как бы отделявшего их от всех остальных.

– Робер, ты затеял несправедливую тяжбу, так как все твои бумаги поддельные.

Из чана, где отмывался Робер, показалась сначала красно-рыжая шевелюра, потом красные щеки.

– Нет, брат мой, они подлинные.

Король досадливо поморщимся.

– Заклинаю, тебя, Робер, не упорствуй в своих заблуждениях. Я сделал для тебя даже больше, чем мог сделать, я действовал вопреки мнению большинства, как в собственной семье, так и в Малом совете. Я согласился отдать графство Артуа герцогине Бургундской лишь при условии, что твои права будут сохранены; я назначил управителем Ферри де Пикиньи, человека тебе, безусловно, преданного. Я предложил герцогине, что Артуа будет у нее выкуплено и отдано тебе...