весьма звучно стукнулись зубами. А потом, когда я откинулась на спинку стула, он попытался обнять меня за плечи, но сам чуть не свалился со стула.

Мы, естественно, тут же оба выпрямились, посмотрели друг на друга и расхохотались, потому что вдруг поняли, каковы на самом деле наши отношения. Еще во время той поездки в охотничий клуб над нами как бы с легким жужжанием кружила некая маленькая неуверенность. Видимо, дело было в той самой «химии», которой ни один из нас пока так и не почувствовал: нужное ощущение словно ускользало от нас, не давая точного ответа. И вот сейчас мы этот ответ наконец получили.

Возможно, именно поэтому нам было так легко друг с другом; наше общение не требовало никаких особых усилий. Возможно, это было как-то связано с тем, что Уоллес чуть ли не с детства был явно влюблен в Битси Хоутон (романтическая история двух несчастных влюбленных). Так или иначе, но мы оба поняли, что наши чувства друг к другу не столь настойчивы, не столь пылки и совсем не фальшивы. Они были дружескими, точнее любовно-дружескими, и очень искренними.

Они были похожи на бридж «Медовый месяц».

Романтическая интерлюдия, которая ненадолго между нами возникла, не стала настоящей любовной игрой – это была всего лишь облегченная версия подобной игры, словно специально придуманная для двоих друзей, чтобы они имели возможность и некую практику получить и нескучно провести время, пока ждут прибытия своего поезда.

Глава пятнадцатая

В погоне за идеалом

26 августа. 36 градусов. Стеклянная стена в кабинете Мэйсона Тейта как раз такой толщины – видимо, такова была задумка дизайнера, – чтобы его голос было отлично слышно, особенно когда он его повышает, но отдельные слова разобрать было бы невозможно. В данный момент, например, он высказывал свое недовольство редакционному фотографу Виттерсу, указывая повелительным перстом в сторону Нью-Джерси.

Если смотреть со стороны, то большинству людей Мэйсон Тейт, вероятно, показался бы абсолютно невыносимым. Он нетерпим к любым недостаткам в работе, а его маленький гламурный журнальчик занимает его до какой-то совсем уж иррациональной степени: Этот слух чересчур хорошо обоснован. Этот синий слишком светлый. Вы слишком рано поставили в этом предложении запятую, а двоеточие – слишком поздно. Но именно это постоянное маниакальное вылавливание блох и давало нам, то есть остальным сотрудникам журнала, ощущение того, что наша работа обладает смыслом и целью.

С Тейтом у руля работа в «Готэме» отнюдь не была похожа на некую неопределенную битву земледельца с сезонными погодными неприятностями, которую он все равно проигрывал, оставаясь заложником времени и температуры; не была она похожа и на бесконечное латание дыр в стенах и кровле хлипкой пожароопасной лачуги, в результате чего приходится стежок за стежком восстанавливать и чье-то душевное здоровье; не напоминала она и жизнь мореплавателя, годами испытывающего на себе силу стихий, подобно Одиссею, возвращающемуся домой постаревшим, утратившим былую силу, почти забытым и ставшим неузнаваемым для всех, кроме верного пса. Наша работа требовала точности специалиста по подрывным работам. Тщательно изучив архитектуру здания, мы должны были заложить под его основание взрывные устройства в таком порядке и с такой хорошо оркестрированной согласованностью, чтобы здание в итоге рухнуло практически само, под собственной тяжестью, вызвав восторженный ужас у зевак и расчистив путь для чего-то нового.

Но в обмен на столь обостренное чувство цели приходилось постоянно держать руки на руле, и если кто-то случайно выпускал его из рук, то сразу же получал линейкой по пальцам.

Когда фотограф Виттерс рысью рванул назад, в спасительную тьму проявочной, Тейт три раза быстро нажал на кнопку, и у меня на столе три раза прозвонил звонок; это означало: зайдите ко мне. Я встала, оправила юбку, взяла ручку и блокнот. Когда я вошла к Тейту в кабинет, он резко повернулся ко мне от стола с эскизами и каким-то особенно высокомерным тоном спросил:

– Вы не находите, что сегодня я надел галстук более подходящей расцветки, чем обычно?

– Нет, мистер Тейт.

– А как вам моя новая стрижка? Разве она не производит лучшего впечатления?

– Нет, сэр.

– В таком случае, не появилось ли сегодня в моей внешности хоть что-то, предполагающее, что мне более, чем, скажем, вчера, интересно было бы услышать мнение, высказывать которое я отнюдь не просил?

– Да нет, я ничего такого не заметила.

– Что ж, приятно это слышать.

Он снова повернулся к столу и наклонился над ним, опершись о край обеими руками. На столе были разложены десять разных фотографий Бетт Дэвис[141], явно сделанные без ее ведома миниатюрной фотокамерой: Бетт в ресторане; Бетт на игре «Янкиз»; Бетт, идущая по Пятой авеню, затмевая все на витринах. Тейт отодвинул в сторону четыре снимка, сделанные, видимо, в течение нескольких минут. На них Бетт была с мужем, и с ними еще какая-то пара помоложе; они ужинали в отдельном кабинете какого-то клуба. На столе стояли полные окурков пепельницы и пустые бокалы. А из еды остался только ломоть торта с зажженной свечкой; тарелка с ним стояла перед старлеткой.

Тейт неопределенным жестом указал мне на фотографии и спросил:

– Вам какая больше нравится?

На одной из них виднелись следы карандаша – видимо, по этому контуру Виттерс предлагал ее обрезать. Здесь свеча на торте была только что зажжена и обе пары улыбались прямо в объектив, как на рекламе сигарет. Я заметила, что один из снимков явно сделан несколько позже, хотя и в тот же вечер. На нем Бетт предлагала этот последний кусок торта молодому мужчине, сидевшему с ней рядом, а жена этого мужчины, прищурившись, смотрела на них обоих злобно, как гарпия.

Я подала Тейту именно эту фотографию.

Он сочувственно покивал, похоже, соглашаясь со мной.

– Фотография – забавная вещь, не правда ли? Она мгновенно улавливает всю ситуацию целиком. Но если отвлечься и хотя бы на пару секунд приоткрыть затвор, изображение тут же засвечивается. Мы воспринимаем собственную жизнь как последовательность неких действий и достижений, как некий поток постоянно меняющихся стилей и мнений. Однако фотограф за шестнадцатую долю секунды способен не просто остановить эту последовательность, но и внести в нее непоправимые разрушения.

Он посмотрел на часы и жестом пригласил меня сесть.

– У меня есть десять минут. Набросайте письмо.

Письмо было адресовано агенту Дэвис. Мистер Тейт выражал глубочайшее уважение к знаменитой актрисе и ее мужу и восхищался тонкостью их выбора – ведь этот день рождения они, должно быть, отмечали в «Эль Марокко». Он