Слушая голоса цапель, караваек, пингвинов, кривоносок, чепур, каголок, зуйков серебристых, болотных куликов, трехпалых чаек или их кузин — пересмешниц, следя за их полетом и защищая их, разговаривая с ними, давая им корм, Сяо убедился в возможности обрести состояние обезличения и беспристрастности, о которых говорится в древних текстах: «Жизнь человека между Небом и Землей — как белая лошадь, перепрыгнувшая черев ров и исчезнувшая». Родиться и умереть? Изменение безусловное, ежесекундное. Но так ли уж оно отличается от превращений всего во все, которыми наполнена жизнь в каждый конкретный миг? Погруженный в мгновенное математик отрицал все, что не поддавалось исчислению. Последователь даоистов не мог втиснуть себя в математические рамки. Разве что улететь к математике Бесконечности, не поддающейся ни описанию, ни делению? Мнимой Бесконечности, появляющейся, когда за дело берется дух и все, что не бесконечность, то есть частично, ограничено, представляется порочным и смертоносным.

Таким образом, с одной стороны — пропасть, тайна, узорочье любви.

С другой стороны — век, в котором имел несчастье появиться на свет Сяо. Не сам мир, а эпоха, заслуживающая быть поименованной варварской, замысловатой опухолью. Сказали, что бонза[107]идиот, но поддается обучению? После чего кто-то поверил в силу воспитания! Только не Сяо. Он придерживается того мнения, что ни к чему укорачивать лапки журавля и удлинять лапки утки, то бишь насиловать природу под предлогом исправления ее. Разве нет? «Где Дао? — Нет ничего, где бы его не было! — Уточните с помощью какого-нибудь примера, так будет нагляднее. — Он в этом муравье! — А можете ли вы дать пример понизменнее? — В этой траве! — А еще? — В этом черенке! — Это ли самое низменное? — В экскрементах!» Но в таком случае ужаса нет, как нет и преступления?

Нет, эпоха соткана из лжеморали, лжезаконов, придуманных для того, чтобы эксплуатировать некоторые личные непреодолимые желания, приводящие к разнузданности всех страстей, присущих человеку: вкусу к интригам, страсти обладания, желания властвовать, установить новый мировой порядок, создать спекулятивный пузырь, разрушить озоновый слой, не уважать Киотский протокол, создавать «Новый Пантеон», Морской храм или Солнечный храм, как кому больше нравится, кафедры Санта-Барбары и прочие мерзости. Преступников порождают законы, анархию провоцируют установления и правила, а не было бы врачей, так не было бы и больных. Первым об этом заговорил Арто.[108]И что из того?

А то, что орнитологическая святость даоиста из Санта-Барбары не могла смириться с одним лишь созерцанием того, как современные заправилы, словно вяхиря, заключают человека в клетку. Лишенный желаний, освобожденный от своей страсти к Фа и от приставаний пестуна Сяо остался один на один со своим внутренним миром посреди солончаков. Но не в его силах было удержаться от какого-либо вмешательства в жизнь эпохи, удалившись, к примеру, в глубь материка и отойдя от любых дел. Невозможно было удовольствоваться ненавистью к интеллектуалам, которые заявляют, что занимаются ниспровержением телевидения, и при этом красуются на экране, подписывают петиции или рассуждают у Ардиссона[109]об обществе и его пристрастии к зрелищам! Само собой разумеется, к личной выгоде, в целях саморекламы, ведь доказано: стоит вам произнести «я», все вам аплодируют. Такова последняя парижская мода, восходящая, кстати сказать, к Монтеню, ну да бог с ними — причем всем этим «я» и сказать-то нечего, кроме: «Он меня поимел» или «Я ее (его) поимел (поимела)». Личное местоимение «я» превратилось в символ борделя, рынка. В подобных обстоятельствах сам Чжуан-цзы становился грубияном: разве не он советовал забивать уши музыкантам, выкалывать глаза художникам, ломать пальцы ваятелям и главное — не позволять открывать рот всем доктринерам и врагам?

Твое послание услышано, старина! Сяо Чан сам им всем заткнет пасть, этим уродам из Санта-Барбары, настроенным только на удовлетворение своих желаний, и индивидам, изолированным от бесконечной жизни, — бедным картофелинам, заключенным в мешки своих эгоистичных пристрастий, раздутых эго, намертво припаянных к порокам! Нет, Сяо не последует заветам конфуцианских мудрецов, проповедующих воздержание, закон, мораль и прочие штучки, которые на руку только государству. Их почитать, так выходит, в святом нет места для смерти, и потому они пытаются в каждом пробудить тягу к святости, эксплуатируя понятие смерти. А он поступит иначе, изгнав смерть из человека и удалив корявую поросль.

«У вас расщепление сознания, дружище! Быть китайцем здесь — не то же самое, что для ваших предков эпохи Срединного царства, в нашей стране нет ничего от шелкографии. Впрочем, поддаются ли китайцы анализу? Вот вопрос третьего тысячелетия, попробуй угадать. Что касается вас, старина, у вас без всяких сомнений, расщепление сознания», — так говорил с Сяо психиатр Москович.

Сяо ему не перечил, а сам встал на стезю чистильщика. «Переход к действию позволяет уравновесить расщепление, но для окружающих представляет опасность». Видимо, психотерапевт что-то все же заподозрил. Но поскольку Сяо не признавался в совершении преступлений, а у доктора были только догадки и никаких доказательств, донести на него он не мог. К тому же деонтология психиатров против любых форм доносительства, даже если кое-кто из них и открещивается от подобного морального кодекса, поскольку в ряде случаев, когда речь идет об убийстве или педофилии, он просто недопустим. «Тут неуместны никакие угрызения совести, — заявляют они, — общественное благо превыше всего!» В конце концов в медицинском мире завязался спор, и психиатр Москович выжидал, чем он закончится. Исчезновение Фа пошатнуло «равновесие расщепленного сознания переходом к действию». И потому, будучи полностью выбитым из колеи и придя в возбуждение, Сяо Чан избавился от Минальди, а затем бросился преследовать Себастьяна и оказался в Пюи-ан-Велэ.

Когда же он умрет, возьми его

И раздроби на маленькие звезды:

Тогда он лик небес так озарит,

Что мир влюбляться должен будет в ночь

И перестанет поклоняться солнцу.[110]

Бесконечность читал монолог Джульетты.

Наконец, к величайшему облегчению Сесилии Лебон, появился ризничий.

— Звать полицейских?

— А может, Самю,[111]— колебалась она.

Пока Фа меняла любовников просто потому, что не могла без этого обойтись, и не помышляла о создании семьи, то бишь своего потаенного уголка, внутренней территории, Сяо удавалось не обижаться. У него кровоточили десны, желудок, кишки, но он терпел, одновременно двигаясь по гораздо более широкой траектории, мстя мерзавцам вселенского масштаба, получавшим от него по полной программе — подлых, в харю, в пузо! Покажется им небо с овчинку! Не то что о солнце, а и о ночи будут мечтать! Все заражено и загажено: могущественные мафиозные кланы один страшнее другого рвут на части друг друга и сами же попадаются в сети Власти, все более вписывающейся в систему глобализации всех и вся. Начинается ответная бодяга в стане антиглобалистов: всякие демонстрации, слоганы, требования — что там еще, не знаю, — милые шутки вроде игр в малых вождей и ненасытных париев, хозяев и рабов, и общество секретирует своих зубодробительных парней, чтобы иметь возможность спокойно провести уик-энд и воспользоваться банковской карточкой! Вы можете предложить что-то лучше? Затеять процесс, потребовать справедливости? Вы в своем уме?! Все один к одному, больше нет границ, что в Интернете, что между Добром и Злом. «Рассчитывай на собственные силы», — говорил великий кормчий Мао… да и не только он.