более опасен, что он умеет и может легко действовать на чернь, имея дар народного красноречия». Через несколько дней Вязмитинов получил письмо от самого Наумова (от 7 апреля 1813 года) с утверждением, что его проект был поддержан царем и как «верноподданный Его Величества» он намерен «осуществить создание Дома практического правоведения, по предмету образования стряпчества».

Однако у Наумова было явно ошибочное представление о том, что царь позволил ему делать, чем бы это дело ни было в действительности. К 6 мая 1813 года Наумов находился под официальным подозрением после доклада начальника полиции Александру I, в котором сообщалось, что Наумов написал ко всем губернаторам о своем намерении создать дом практических юридических занятий. Это побудило царя отдать приказ «не позволять до нового повеления и за ним крепко присматривать». Очевидно, что первоначально царь отдал Наумову приказ, но источники не уточняют это. Вязмитинов, соответственно, обратился к начальнику полиции Санкт-Петербурга с лаконичным приказом: «Рекомендую учредить за поступками Наумова строжайший надзор и о последующем мне рапортовать».

Преступление Наумова заключалось в том, что он стремился поощрять других к получению юридического образования и вести судебный процесс так же, как адвокат в Великобритании действует по указанию клиентов. В России Александра I подобная деятельность со стороны частного подданного рассматривалась как правонарушение, хотя в качестве надворного советника Наумов, несомненно, думал, что он просто пытался поднять профессиональные стандарты русской юридической практики. Министерство юстиции, однако, было другого мнения. Исполняющий обязанности министра, статский советник А. У. Болотников, писал Вязмитинову 18 декабря 1813 года, что деятельность Наумова «не соответствовала общему закону о порядке обращения с петициями» и что он «дважды обратился к министру просвещения с просьбой дать советнику суда Наумову приказ не выходить за установленные ему рамки». В конечном итоге, однако, помимо ограничений, наложенных на его правовые замыслы, Наумов, похоже, не пострадал от каких-либо дальнейших последствий за свое потенциально подрывное продвижение надлежащей правовой процедуры и принципа верховенства закона. Напротив, он, видимо, сохранил свой пост судебного советника: в Российском государственном историческом архиве (РГИА) Т. В. Андреева обнаружила датированное 1826 годом сопроводительное письмо Наумова Николаю I, направленное в государственное управление для внимания царя[564].

Дело Наумова свидетельствует о личной заинтересованности Александра I в неортодоксальных устремлениях мелкого чиновника по развитию юридической практики в России и совместных усилиях нескольких министерств положить им конец. В то время как Наумов, несомненно, по-своему реагировал на политический климат, установившийся в России после разгрома Наполеона и определявшийся ожиданием политических и социальных реформ, реакция правительства на его чаяния показала, что любые такие ожидания в конечном итоге были иллюзорными.

Конституция Александра I для Польши: ответ российского дворянства

Предварительное указание на новый порядок для Польши было кратко изложено в статье 5 Венского договора от 3 мая 1815 года. В ней провозглашалось предоставление «особого управления» через государственный институт национальных представителей «посредством распоряжений, сколь возможно по обстоятельствам благоприятствующих свободе», который они сочтут наиболее целесообразным и выгодным. На тот момент термин «конституция» еще не фигурировал, но он использовался по отношению к «вольному городу» Кракову в приложении к договору и подробно изложен в статье 19. Затем манифест от 9 мая 1815 года «О подъятии вновь оружия против вышедшего с Острова Эльбы Наполеона Бонапарте» провозгласил объединение Великого княжества Варшавского (созданного Тильзитским договором 1807 года), отныне называемого Царством Польским, с Россией с целью противостоять восставшему Наполеону, который должен был находиться в изгнании на Эльбе[565].

Манифест от 9 мая вызвал самые разные реакции: большинство было против союза с Польшей и предполагаемого предоставления конституции и считало это ошибкой со стороны императора Александра I. Как сказал бывший фаворит царя декабрист М. Ф. Орлов: «Многие надеялись, что, даровав конституцию Польше, император не забудет и России»[566]. Как мы увидим далее, конституционный процесс в Польше завершится речью Александра I в Варшаве в марте 1818 года.

В соответствии с положениями манифеста от 15 ноября 1815 года, который предоставил созданному Венским конгрессом Царству Польскому конституцию, Александр I получил титул царя Польского. Таким образом, российский император стал для своих польских подданных конституционным монархом, но сохранил за собой право наложить вето на любое постановление сейма. Эта новая конституция заменила хартию 1807 года, которая применялась к Великому княжеству Варшавскому. Как иронично заметил В. И. Семевский в своей статье 1906 года, несмотря на все недостатки конституционного статута 1807 года, факт остается фактом: он уже был у поляков, поэтому бесполезны были попытки России «соблазнить их прелестями русского самодержавия, а нужно было предложить что-нибудь лучшее»[567]. В действительности произошли некоторые улучшения: новая польская конституция утвердила представительное правительство в форме сейма, она признала права habeas corpus, свободу вероисповедания и прессы, ограничила держателей государственных постов поляками (за исключением великого князя Константина в качестве верховного главнокомандующего) и, что наиболее важно, признала польский язык официальным языком царства. Приведем неопровержимый приговор В. О. Ключевского: «Так случилось, что завоеванная страна получила учреждения, более свободные, чем те какими управлялась страна-завоевательница»[568].

Для многих поляков конституция и соответствующие уступки были долгожданными событиями. Спустя годы декабрист А. П. Беляев вспоминал о встрече в Сибири с польским помещиком из Минской губернии И. А. Корсаком, сосланным за участие в польско-русской войне 1830–1831 годов. Корсак «глубоко чтил Александра I за дарованную Польше конституцию и был сторонником искреннего соединения Польши с Россией с условием общей и свободной конституции, что было заветным желанием и всех декабристов»[569].

В целом события в Польше, похоже, подготовили российское общественное мнение к принятию конституции в самой России. В записке, написанной в 1816 году, хотя, вероятно, не предназначенной для публикации, Н. С. Мордвинов приветствовал конституционный прогресс Польши, которому, как он заметил, России следовало бы без промедления подражать: «Россия со своим самодержавием долго останется бедной и слабой, и ее просвещение не будет делать таких успехов, как в конституционных странах. Польша — маленькая страна, но будучи представительной монархией, может стать даже более могущественной, чем рабская Россия»[570].

Не менее интересен комментарий С. Р. Воронцова, первого посла Александра I при дворе Сент-Джеймс, известного англофила, в письме от 8 октября 1817 года графу Ростопчину: «Ожидаю какие будут последствия пребывания двора в Москве. Увидим, в чем будут заключаться великие идеи, привезенные туда для обнародования? Не следует ли предполагать, что, поддержав французскую конституцию и водворив таковую же в Польше, нам будет даровано нечто несравненно лучшее, потому что имелось много времени,