С другой стороны, из воспоминаний дочери адмирала Мордвинова, что когда 14 декабря «вдруг мы услышали шум на улице, бросились к окну и увидели идущих в беспорядке солдат экипажа-гвардии, которых вел офицер с обнаженною саблею, и, оборачиваясь беспрестанно к ним, говорил с большим жаром», то адмирал Мордвинов уже велел заложить карету и послал сказать сыну, чтобы тот ехал с ним во дворец; «когда Государь в опасности, наш долг быть при нем». Рылеев определенно показал на следствии, что «особаго морского общества не существовало». Правда, Рылеев надеялся при посредстве братьев Бестужевых и Торсона создать отделение Общества в Кронштадте. Однако эти морские офицеры отговорили Рылеева, утверждая, что этот план неосуществим. После совместной с ним поездки в Кронштадт Рылеев и лично убедился, что там нет благоприятной почвы для развития деятельности Тайного общества. Как говорил Торсон: «Старшие офицеры ни один не примет участия, что ни ему, ни Бестужеву повиноваться никто не будет, что рядовые всегда скорее послушают старших офицеров… составлять общество между моряками не буду».

И.М. Троицкий, автор вступительной статьи к «Статьям и письмам» Н. Бестужева, замечает, что «чрезвычайно интересна попытка Рылеева получить опорную почву во флоте, как он говорит, первой и наименее аристократической части офицерства, тесными нитями связанной с такими буржуазными организациями, как Российско-Американская компания». В свете замечаний Торсона и отказа Рылеева от образования отделения Общества в Кронштадте это суждение кажется мало обоснованным. Неверно и то, что флотское офицерство было «наименее аристократичною частью офицерства». По сравнению с армейскими офицерами моряки были скорее более, чем менее «аристократичными», если это понятие вообще допустимо при рассмотрении вопроса о российском служилом дворянстве. Попытка историка-марксиста подвести классовое основание под факт участия некоторых флотских офицеров в Тайном обществе неубедительна.

При неполном обследовании материалов затруднительно предложить вполне обоснованное объяснение этому участию. Во всяком случае, обследование списка осужденных участников декабрьского восстания в связи со свидетельством мемуаров Завалишина, Беляева и других декабристов заставляет думать, что главное ядро осужденных моряков — офицеры Гвардейского экипажа — приняли участие в движении главным образом потому, что они находились под влиянием исключительно сильной личности — Завалишина. Роль семьи Бестужевых во всех этих событиях также очень значительна. Однако, насколько можно судить, Н. Бестужев втянулся и в масонство и в Тайное общество не потому, что он был моряком, а потому, что происходил из петербургской интеллигентской семьи, прочно связанной с интеллигенцией столицы. Даже масонская ложа Избранного Михаила, к которой он принадлежал, была интеллигентской, а не военной. Торсон втянулся в движение в результате служебных разочарований.

Можно думать, что в конце царствования Александра I флотское офицерство было недовольно правительством, но от недовольства, вызванного, вероятно, в значительной степени развалом флота, до революции еще далеко. Поэтому-то Рылеев и не мог найти себе поддержки в Кронштадте. После этого неполного исследования материала по флотскому офицерству начала XIX века пора вернуться к гоголевскому лейтенанту и посмотреть, каким он представляется на основании этого разбора.

Через дымку завесы столетия, отделяющего нас от времен Сенявина, мы видим Бальтазар Бальтазаровича (персонаж пьесы Н. Гоголя «Женитьба». —В.Ш.) не в кривом зеркале гоголевского юмора, а таким, каков он был на самом деле. В стареньком скромном зеленом мундире с белыми выпушками, сшитом корабельным парусником, в порыжелой шляпе, стоит он на пушке наветренных шханец, с рупором в руке, внимательно вглядываясь в штормовые облака на горизонте. Временами он быстро окидывает взглядом паруса круто накренившегося, режущего зеленосерые волны Финского залива корабля. Тропическое солнце покрывало бронзой его лицо. Он несет в сумрачный Кронштадт мечту о коралловых атоллах Тихого океана, грезу о новой Российской империи на Тихом океане — от Аляски до Мексики. Он вспоминает веселых знакомок Палермо, Мессины, Триеста и Венеции; бору Белого моря; боевой клич сыновей Черной горы, ряды синих французских вольтижеров, отступающих под натиском матросского десанта. Горячий патриот, культурный человек, опытный моряк, смело глядевший в жерла турецких корабельных пушек, на штыки наполеоновской пехоты, Бальтазар Бальтазарович несет из своего «дальнего вояжа» еще более горячую любовь к Родине, чем с какой он отплывал от русских берегов три года назад. Он не весел. Флот сокращают. Корабля ему не получить в командование. Он знает, что недалека отставка, полуголодная жизнь в Петербурге или прозябание в каком-нибудь медвежьем углу. Лейтенант все же мечтает о семье, о том, что его сын будет когда-нибудь бравым мичманом; что ему будет, кому передать заветы Сенявина и рассказать героическую эпопею русского флота в Средиземном море.

В отличие от многих других флотов, на российском парусном флоте всегда огромное значение придавалось богослужению. На кораблях 1-го и 2-го ранга в море в обязательном порядке должна быть корабельная церковь и находиться корабельный священник. Требования к священникам были строгие. Во-первых, он должен был «прежде всех себя содержать добрым христианским житием во образе всем и имеет блюстися», во-вторых, во все праздничные дни и в воскресенье (если не помешает погода) отправлять литургию. В-третьих, читать пастве словесные поучения, молитвы, давать наставления. Помимо этого священник должен крестить некрещеных, посещать и утешать больных, чтобы никто не умер без причастия. Во время сражений корабельные священники находились вместе с ранеными, как могли молитвой и добрым словом скрашивали их бедственное положение, исповедовали и соборовали.

В первые годы образования флота священники не особо горели желанием покидать свои приходы и идти служить на суда. По этой причине церковные иерархи начали заполнять должности судовых священников теми, кого просто некуда было больше девать, из-за их не слишком высоких нравственно-моральных качеств. Вскоре флотские начальники возопили о том, что лучше плавать вообще без представителей церкви, чем с такими. Должные выводы были сделаны. Корабельные священники стали получать повышенные оклады, после нескольких лет плавания на судах им давали в служение хорошие и богатые приходы. Ситуация сразу улучшилась. Помимо этого стала практиковаться посылка на суда монахов, которые, не имя семей на берегу, могли быстрее и лучше адаптироваться к непривычным условиям. Ряд монастырей, вообще, стал специализироваться на комплектации флота священниками. К примеру, Георгиевский монастырь под Севастополем традиционно комплектовал своими монахами корабли Черноморского флота с момента образования этого флота до самой Крымской войны.

Помимо своих основных обязанностей корабельные батюшки занимались, говоря современным языком, идеологической обработкой личного состава, целью которой было привлечение к лону церкви всех отлынивающих от посещения церкви и особенно инакомыслящих. Вот, к примеру, приказ контр-адмирала Барша по эскадре Балтийского флота от 20 июня 1745 года: «Понеже от кораблей и фрегатов рапортами объявлено, что на оных имеется служителей не знающих молитв Божиих, компасу и снастям не малое число, и того ради господам командующим оных незнающих расписать по офицерам и унтер-офицерам и велеть обучать молитвы Божие, яко Отче наш, Богородица дева радуйся и прочие, тоже компасу и снастям и велеть показывать каждому именно что какой веревкой и прочим действие какое происходит…»