– Оглох? – зарычал, резко отстраняясь, атаман; Галль, потерявший опору, пошатнулся. – Я спрашиваю, какой смертью умру?

Галль с сожалением покачал головой:

– Не знаю. Кости этого не открывают. Разбойники отошли, вернулись к костру доедать мясо. Однако атаман остался рядом с Галлем и циркачами.

– Я ничего на свете не боюсь, – сказал он задумчиво. – Наяву. А сны мне снятся страшные. Вижу иногда собственный свой скелет. Словно ждет он меня, понимаешь?

Бандит с отчаянием махнул рукой, утер губы, сплюнул. Он был заметно взволнован, и никто не решался нарушить молчание – слышно было только, как жужжат над внутренностями осла мухи, осы и оводы.

– И не то чтобы сейчас это началось, – продолжал атаман. – Еще в детстве виделось мне такое, еще когда в Карири жил и не думал в Баию попасть. Когда ходил с Меченым, тоже снилось. А иногда пройдет несколько лет – и ничего. А потом опять, и тут уж-каждую ночь.

– С Меченым? – переспросил Галль, жадно вглядываясь в его лицо. – Это у него шрам?

– У него, – кивнул разбойник. – Пять лет были мы с ним неразлучны, ни разу не полаялись. Вояка был, каких поискать. А потом ему видение было – ангел. Ну, с тех пор он и одумался. Сейчас божий человек, в Канудосе живет.

Он пожал плечами-поди, мол, пойми, да и стоит ли понимать?

– Ты был в Канудосе? – спросил Галль. – Расскажи мне, что там происходит? Как они там?

– Да много всякого про них говорят, – сказал атаман и снова сплюнул. – Говорят, перебили почти всех, кого привел с собой этот Фебронио. Перебили и развесили на деревьях-потому вроде, что непохороненный труп прямиком идет к дьяволу в когти.

– Оружие у них есть? Они смогут отбиться еще раз, если надо будет?

– Смогут, – буркнул атаман. – Там ведь не один Меченый. С ними и Жоан Апостол, и Трещотка, и Жоакин Макамбира с сыновьями, и Педран. Самые что ни на есть отчаянные были. Друг друга на дух не переносили, резались беспрестанно. А теперь – как братья, и воюют за Наставника. И все попадут на небеса, хоть и полютовали на своем веку предостаточно. Наставник их простил.

Бородатая, Дурачок, Карлик и Журема сидели на земле и слушали как зачарованные.

– Тех, кто приходит в Канудос, Наставник целует в лоб. Блаженненький ставит их на колени, а Наставник поднимает и целует. Это знак очищения. Люди прямо плачут от счастья. А раз ты чист и стал избранным, значит, попадешь в рай, значит, и помирать не страшно.

– Ты тоже должен быть с ними, – сказал Галль. – Они и твои братья. Они сражаются за то, чтобы небеса были поближе к земле, за то, чтобы сгинул ад, которого ты так боишься.

– Я боюсь не ада, а смерти, – не выказывая раздражения, ответил бандит. – Даже и не самой смерти, а снов вот этих. Это-другое, как ты не понимаешь?

Он снова сплюнул, на лице у него появилась страдальческая гримаса. Потом вдруг подошел к Журеме и спросил, показав на Галля:

– А что ж, твоему мужу никогда его скелет не снится?

– Он мне не муж, – отвечала Журема.

Жоан Большой добежал до окраины Канудоса. Он был ошеломлен возложенным на него поручением и чем больше думал об этой чести и ответственности, тем яснее сознавал, что он, жалкий, ничтожный, грешный человек, который был одержим дьяволом (страх нового безумия время от времени охватывал его), недостоин охранять Наставника. Однако согласие было дано, и назад пути нет. Впереди показались первые домики Канудоса, и Жоан замедлил бег. Он не знал, куда направиться. Надо было бы повидаться с Антонио Вилановой, чтобы тот посоветовал, как и из кого набирать Стражу, но истомленная душа просила не дельного совета, а духовного напутствия. Вечерело, скоро Наставник поднимется на леса колокольни, но если поторопиться, можно будет еще застать его в Святилище. Он снова припустил во весь дух по узким кривым улочкам, запруженным народом: в этот час все обитатели Канудоса выходили из своих домов, мастерских, лачуг, шалашей и стекались на площадь у Храма Господа Христа, чтобы услышать слова Наставника. Пробегая мимо склада братьев Виланова, Жоан увидел во дворе Меченого и с ним еще человек двадцать: они были одеты по-дорожному и прощались со своими семьями. Жоан с трудом пробивался сквозь плотную толпу, заполнившую площадь между двумя церквами. Стемнело, там и тут вспыхнули огни.

Но Наставника в Святилище не было. Он проводил падре Жоакина до развилки дорог-одна из них вела в Кумбе, – а потом, держа на веревочке белого ягненка, опираясь на пастушеский посох, отправился в дома спасения навестить больных и престарелых. Вокруг него немедленно собиралась толпа, и ему с каждым днем все труднее становилось ходить по Бело-Монте. На – >тот раз с ним были только «ангелицы» и Леон: Мария Куадрадо и Блаженненький оставались в Святилище.

– Я не достоин, – едва переводя дыхание, вымолвил с порога бывший раб. – Благословен будь Иисус Христос.

я приготовил клятву для тебя и твоих людей, – крОТХО ОТМЧал Плажспненький. – Она крепче той, что приносят спасающие душу. Леон записал ее. – И он Протянул Жоану бумажный лоскуток, сразу исчезнувший в громадной черной ручище. – Выучи наизусть. Все, кого ты отберешь, должны будут поклясться. А когда Стража будет собрана, присягнете все вместе, в Храме. Потом устроим процессию.

Стоявшая в углу Мария Куадрадо подошла к ним, держа в руках чистую тряпочку и кувшин.

– Сядь, Жоан, – сказала она ласково. – Попей. Дай я тебя умою.

Негр повиновался. Он был так высок, что и сидя казался одного роста с Марией. Он жадно припал губами к кувшину, пока она вытирала его искаженное волнением, мокрое от пота лицо, шею, крутые завитки волос, где уже проглядывала седина. Потом он протянул руку и привлек ее к себе.

– Помоги мне, Мать Мария, – проговорил он умоляюще и испуганно. – Я не достоин.

– Ты ведь был рабом у людей, – отвечала та, поглаживая его по голове, как ребенка. – Разве не по своей воле стал ты рабом господа нашего? Он тебе и поможет.

– Клянусь, что я не республиканец, что не признаю ни отречения императора, ни Антихриста, пришедшего на его место, – самозабвенно читал Блаженненький. – Клянусь, что не признаю гражданский брак, отделение церкви от государства и десятичную систему. Клянусь, что не стану отвечать на вопросы переписи. Клянусь никогда больше не воровать, не курить, не напиваться допьяна, не держать пари, не предаваться блуду. Клянусь, что отдам жизнь за веру и за господа Христа.

– Я заучу, Блаженненький, – еле слышно пробормотал Жоан.

В эту минуту за дверью громче загудели голоса, и на пороге, ведя на веревке белого ягненка, появился Наставник-высокий, с лицом темным и безжизненным. За ним проворно и легко впрыгнул на четвереньках Леон, а за Леоном вошли «ангелицы». Шум на площади не смолкал. Ягненок стал ластиться к Марии, лизать ей ноги, «ангелицы» сели на корточки у стены, Наставник подошел к Жоану. Тот, опустившись на колени, смотрел в пол. По всему его телу проходила дрожь: вот уже пятнадцать лет он был с Наставником, но до сих пор в его присутствии Жоана охватывало такое смятение, что он терял дар речи, замирал и казался почти неодушевленным. Святой взял в ладони его голову, поднял, заставил посмотреть на себя; огненные глаза Наставника вонзились в затуманенные слезами глаза бывшего раба.