Элиза и ее рыцари

Квинтэссенцией романтического культа королевы стали рыцарские турниры в ее честь, по традиции проводившиеся 17 ноября — в день восшествия Елизаветы на престол. История приписывает идею их организации славному рыцарю Генри Ли — убежденному протестанту, который в начале ее царствования дал обет каждый год в этот счастливый для Англии день бросать перчатку и ждать на ристалище любого соперника, чтобы сразиться во славу королевы Елизаветы. Он был искусный воин и прекрасный турнирный боец, и государыня с удовольствием пожаловала его званием своего официального защитника на всех турнирах. Рыцарь и поэт Филипп Сидни, неоднократно сражавшийся с Ли, вывел его в своей поэме «Аркадия» под именем Лэлия — «совершенного и непревзойденного в этом искусстве».

На протяжении двух десятилетий турниры оставались обычным придворным развлечением, но затем самый дух их, настроение и содержание совершенно преобразились. Умелая пропаганда спаяла воедино эстетствующий придворный романтизм, неумирающий рыцарский спорт и религиозную идею и создала из этой амальгамы небывалый национальный праздник, превратившийся в народную традицию, просуществовавшую до XVIII века. День 17 ноября стал днем триумфа всех патриотов-протестантов и их горячо любимой Элизы. Поэты называли его «день рождения нашего счастья, / Время цветения, весна мирной Англии». И не беда, что за окном была осень.

Со временем королеве пришла в голову блестящая идея приурочивать к этому дню свое возвращение в Лондон из загородной резиденции. Елизавета и ее свита ждали сигнала о том, что все приготовления к празднику закончены, и торжественно въезжали в столицу, заново переживая и воскрешая в памяти подданных первое триумфальное вступление королевы в Лондон. Турниру в этот день отводилась роль основного публичного зрелища. На него допускались не только придворные зрители, но и широкая публика, с удовольствием платившая несколько пенсов за стоячие места.

Пестрая толпа зевак, состоявшая из горожан всех мастей, молодежи, женщин и молоденьких девушек, желавших полюбоваться на благородную забаву джентльменов, уже с утра стекалась к ристалищу у дворца Уайтхолл — туда, где и поныне находятся казармы личной королевской гвардии. Сама Елизавета со своими придворными дамами располагалась на специальной галерее дворца, вознесенная надо всеми. В 1600 году редкой чести наблюдать турнир с королевской галереи были удостоены послы Московии, которые были этим весьма польщены: остальные иностранные дипломаты занимали места в толпе среди прочей публики. Судьи, которые вели счет ударам и очкам, восседали на особом балконе. Под ним находилась сама площадка с барьером, разделявшим поле надвое. Бои велись только на копьях, которыми надо было поразить противника поверх барьера.

Генри Ли однажды назвал эти состязания «олимпиадой в честь королевы», уподобив их величественным играм героев и атлетов древности. Цвет английского дворянства и аристократии почитал за честь блеснуть перед королевой и другими знатоками своим искусством — графы Лейстер, Сассекс, Оксфорд, Эссекс, Кумберленд были завсегдатаями боев. Однако короткой схватки и быстро поломанных копий им было мало для самовыражения и изъявления любви к их «коронованной богине». Со временем торжественные выезды участников на площадку становились все более театрализованными и представляли собой сложные аллегорические живые картины. Парад — настоящий карнавал, предшествовавший схваткам, — приобрел главенствующую роль. Это было незабываемое и яркое зрелище: каждый участник выезжал на поле боя, облаченный в символические одежды или доспехи; кто верхом, кто на триумфальной колеснице, кто на самодвижущихся повозках. Фантазии не было предела. Какой восторг, должно быть, вызывало у публики появление повозки, запряженной слонами (их, правда, изображали искусно замаскированные лошади), настоящими медведями, львами или даже верблюдами. За колесницами следовали оруженосцы, пажи, свита, одетые в цвета хозяина или ряженные дикарями, «косматыми ирландцами», сказочными и легендарными персонажами. Иногда в представлении участвовали профессиональные актеры и музыканты. Остановившись под балконом королевы, рыцарь обращался к ней с речью, объяснявшей смысл его костюма и явления, а затем слагал к ее ногам свой дар — щит со специально составленной для этого случая эмблемой и девизом.

Сценарии и речи, в особенности имевшие программный смысл, тщательно составляли либо сами участники, если им хватало таланта, либо их ученые секретари; в особо ответственных случаях латинские тексты заказывали специалистам из Оксфорда. Графу Эссексу, например, помогал со «сценарными находками» сам Фрэнсис Бэкон — в то время всего лишь его секретарь, а позднее в оформлении турниров принимали участие знаменитый драматург Бен Джонсон и не менее популярный архитектор Иниго Джонс. Сценография праздников постоянно усложнялась, требуя громоздких конструкций и сотен участников, но зрелище, которое получалось в итоге, было высшим и живым синтезом всех «благородных искусств», известных елизаветинцам, — поэзии, музыки, философии, истории, живописи, архитектуры и спорта. Не раз среди многоцветья гербов, эмблем, великолепных, украшенных чернью и золотой чеканкой, доспехов зрителям казалось, что они перенеслись в сказочную державу короля Артура и рыцарей Круглого стола. Но у нового Камелота была своя владычица — Королева Фей, Елизавета.

К ней устремлялись все мысли, речи, взоры. На турнире 1590 года, например, один из участников, лорд Ф. Стрэндж, появился в сопровождении сорока сквайров в белых одеждах, на повозке, представлявшей собой корабль, на носу которого сидел выдрессированный орел, склонившийся перед королевой. Белый — цвет чистоты и девственности, один из символических цветов Елизаветы, избрал и лорд Комптон, явившийся на турнир Белым Рыцарем: все — от его плюмажа до коня и копья поражало белизной. Двое других участников отдали предпочтение золотому: Чарльз Блаунт появился в виде Солнца, а Роберт Ноллис — украшенным золотыми ветвями. Роберт Фитцуотер, напротив, на турнире 1595 года предстал с необыкновенным плюмажем цвета воронова крыла и в изысканных черных доспехах. Это было в тот год, когда граф Кумберленд поразил всех, выехав верхом на «драконе».

Но черный цвет — символ верности и возвышенной печали — порой трагической нотой вторгался в рыцарский праздник. В 1586 году сэр Генри Ли, главный организатор всех турниров, провел по полю черного коня без всадника, отдавая дань памяти погибшему в Нидерландах рыцарю — поэту Филиппу Сидни. Спустя четыре года граф Эссекс выехал в сопровождении настоящей траурной процессии, вызывая реминисценции со смертью Сидни — своего друга, на вдове которого он дал клятву жениться. Несмотря на благородство данного обета, скрепленного кровью, Елизавета негодовала из-за этого брака, и граф нашел проникновенную форму, в которой напомнил всем о смерти благороднейшего из английских рыцарей, от которого он принял эстафету, о своем обещании и о своем отчаянии из-за немилости королевы. Она не могла не простить его.

В большинстве же случаев белый и красный цвета царили над всеми остальными. Красная садовая роза и белый дикий шиповник были символами династии Тюдоров; соединенные вместе, они составляли так называемую тюдоровскую розу. Елизавета особенно любила их и превратила в глубоко личные символы: незамысловатый шиповник олицетворял ее девственную чистоту, а гордая роза — первенство над остальными; она была первой среди земных женщин и государей, как роза — первая среди цветов. Этот мотив постоянно обыгрывался на турнирах. В 1584 году один из бойцов появился в образе Слепого Рыцаря. Он прочел сонет, открывавший природу его недуга: рыцарь был ослеплен прекраснейшим цветком, который цветет одновременно белым и красным цветом.