— Это демагогия. Что вы намерены делать?

— Отомстить. Или по-вашему, восстановить справедливость.

Токаев перетянул скотчем ноги Васильева, а также его грудь и руки выше локтей. Затем он вскрыл ампулу и наполнил шприц.

Выдавив каплю, он объяснил свои намерения:

— Я продемонстрирую вам свой метод.

— Догадываюсь.

— Лучше один раз увидеть. Это незабываемо. Я напомню то, что вы пропустили.

— Наркоз в шею?

— Правильно. Чтобы утихомирить и подготовиться. Но резать спящего неинтересно. Он должен знать, за что его казнят, и видеть свою смерть собственными глазами. Поэтому я привожу его в сознание.

Токаев воткнул иглу в шею Васильева и выдавил содержимое шприца.

— Сейчас он очухается. — Он похлопал спящего по щекам. Тот открыл глаза. — Ну вот.

Васильев с трудом разлепил веки и водил бессмысленным осоловелым взглядом.

— Пока мой подсудимый окончательно придет в себя, я обезболю ему руку. Он правша, значит правую. Местная анестезия.

Токаев взял другой шприц, наполнил из новой ампулы и сделал Васильеву укол в запястье. В ожидании результатов своей работы, он повернулся к Петелиной.

— Удивительно, но мне не попался ни один левша. Наверное, левша — признак незаурядной личности, а чиновники-воры также заурядны, как снег зимой. Вы согласны?

— Я не согласна с тем, что вы делаете.

— А как я не согласен с тем, что сделал он, — запальчиво ответил Токаев. — Но мое согласие и несогласие ничего не стоит. Я один, моих близких нет.

К этому моменту взгляд Васильева стал более осмысленным. Он вспомнил, где находится, узнал Петелину и со страхом и непониманием пялился на Токаева. Тот перехватил его взгляд, достал семейную фотографию и ткнул ее в лицо Васильева.

— Ты помнишь их? Нет. Тогда я тебе напомню. Два года назад, осень, Ярославское шоссе, вечер. Идет дождь, ты спешишь в Москву и приказываешь водителю гнать по встречной полосе. Ведь у тебя мигалка, ты большая шишка, тебе все можно. У тебя дорогая машина, которая в случае чего защитит тебя десятью подушками, и менты прикроют. А у меня, у них этого не было, и ты… их…

Токаев с силой сомкнул веки и потер виски. Его лицо исказила гримаса боли, а губы что-то шептали, кажется имена.

Переборов приступ, он открыл глаза и пояснил Петелиной:

— Голова. Накатывает иногда и болит, но потом… Потом проходит.

— После того, как вы… — Вместо того, чтобы закончить фразу Елена перевела красноречивый взгляд на Васильева.

— Это лучшее лекарство. Моя боль уходит вместе с их кровью, — подтвердил ее догадку Токаев.

Он убрал снимок, подошел к окну, занавешенному широкими вертикальными жалюзи, сдвинул одну планку и посмотрел на небо.

— Сегодня не так, нет дождя… Но я не могу ждать.

Он вернулся к кровати, взял скальпель.

— Знаете, что будет дальше?

— Отрезанная рука — это символ чиновничьего беспредела? — спросила Петелина.

Токаев кивнул:

— Как и фотография Высоцкого. Вор должен сидеть в тюрьме — это закон жизни всякого нормального общества, но почему-то по отношению к высокопоставленным подонкам он не работает.

— Я так не считаю, — возразила следователь. — Если чиновник украл…

— Да бросьте! — перебил ее Токаев. — За мной вы охотились, а его оберегали.

Он заглянул в глаза вице-губернатору и остался доволен. Пленник уже все понимал, был перепуган и пытался шевелить непослушными от наркоза губами.

— Сейчас ты будешь смотреть, как потеряешь руку, а после будешь любоваться своей кровью. Ты толстый, ее будет много. Три литра крови — и ты в аду. Какую артерию тебе перерезать, на шее или на бедре? Считай это последним своим желанием.

Васильев замычал в страхе, голос и тело плохо слушались его.

Токаев улыбнулся:

— Если хочешь быстрее, рекомендую шею. Правда видок потом будет не очень.

Он вновь обернулся к Петелиной, чтобы поинтересоваться:

— Вы оценили эффективность моего метода?

— Доверю это право суду.

— Вот вы какая. Вы и ваш суд защищает только таких, как этот. Им в вашем суде ничего не грозит. Ни Локтеву, который потратил деньги на свой комфорт, а не на больницы, ни Ивакину, который разрушил жизнь Холодова и пошел на повышение. Ни этому убийце с мигалкой. И пока так будет продолжаться, для такого, как он, всегда найдется такой, как я!

— Холодов не чиновник, а врач, но вы и его прикончили, — напомнила Петелина.

— Пришлось. Тогда я еще не добрался до главной цели. Кулику нужен был Живорез, и он его получил. Но вы и ваш Головастик… — Токаев сморщился от головной боли, но быстро отошел. — Впрочем, я не в обиде. Каждый должен делать свое дело. Я тоже.

— У Холодова остались дети.

— Счастливый. Не то, что я.

— А ведь вы заранее планировали его подставить, воспользовались его принтером.

— А вы забыли, что первая ткнули пальцем в его сторону. Совесть не гложет?

— Я планировала допросить Холодова, но мне запретили.

— Меня тошнит от таких оправданий. Я оправдываться не собираюсь.

Маньяк взялся за скальпель. Петелина попыталась его отговорить:

— Послушайте, Токаев. Я не могу гарантировать, что подниму старое дело об аварии, но обещаю посадить Васильева в тюрьму за экономические преступления. Есть заявления, которые положили под сукно, но я дам им ход, я начала сбор доказательств. Если он виновен в краже бюджетных денег…

— Деньги? — возмутился маньяк. — Если бы эта сволочь меня разорила, тогда… Нет, он лишил меня не денег. Он лишил меня сына. Того, в ком текла моя кровь. Кровь за кровь.

— Я могу понять, почему Локтев. Я понимаю, почему Васильев. Но почему все остальные, убитые вами? Вам лично они ничего не сделали.

— Зато сделали другим, я уверен. Они все заслуживают наказания, но не каждый может отомстить, а я смог.

Токаев сжал веки, сморщился и распахнул воспаленные глаза, безуспешно пытаясь снять боль.

— И еще. Мне надо было отработать методику, я не анестезиолог, дозы подбирал опытным путем и теперь… — Он указал скальпелем на Васильева. — Он будет видеть свою смерть. Физически ему будет не больно, но его будут разрывать изнутри отчаяние, бессилие, злость, мольба, раскаяние, все возможные душевные страдания, которые в сотни раз сильнее боли тела. Уж я-то знаю. Он умрет в муках.

— Если сейчас вы пощадите его, я обещаю…

Токаев снова скривился и замотал головой:

— Как же болит башка. И есть только одно средство, мне нужно видеть кровь. Его кровь.