Следователь говорил неторопливо, дежурным тоном, но Серов чувствовал, что безразличия в его голосе нет. Видно, следователь еще не разучился испытывать сострадание, жалость, желание докопаться до истины. А вот сам Серов по отношению к своим больным уже, как правило, не чувствовал ничего, кроме профессионального интереса. Этот парень стал ему симпатичен.

Серов остановил его жестом.

— Меня в общем-то не волнует судьба этой женщины, мне все равно, что с ней будет. Мою жену уже никто не вернет. Но я хотел бы уяснить для себя, — тут голос Серова стал каким-то тусклым, — совершенно ли исключено, что Фомина могла ошибиться? Моя жена никогда не скрывала своих знакомств. Откуда же вдруг выплыл этот неизвестный Фомин вместе с его сумасшедшей супругой? Да и когда ему было встречаться с моей женой, если мы были с ней практически неразлучны?

— А почему вы были неразлучны? — Следователь поднял на Серова глаза.

Тот замялся.

— На это были свои причины.

— А поточнее?

— Дело в том, — Серов решил сказать правду, — что Наташа сама меня ревновала.

— А был повод?

— К сожалению, был.

— Ну вот видите. — Следователь пожал плечами, удивляясь, как этот человек не понимает таких простых вещей. — Ваша жена и решила вам отомстить!

— Отомстить? — Серов невесело засмеялся. — Вот уж это Наташе никак не подходило!

— Мало вы знаете женщин! — Следователь посмотрел на него свысока, с высоты своих двадцати пяти лет и двухгодового стажа работы. — Они еще и не то могут!

— Не будем спорить, — устало сказал Серов. Он почувствовал, что опять смертельно хочет спать, несмотря на кофе.

— Завтра будет вскрытие, готовьтесь, — сказал следователь и вернул под расписку Наташины документы, сумку, бумажник, ключи от машины. — Вам надо будет или организовывать похороны здесь, или договариваться и везти тело в Москву. Хлопоты непростые, желаю удачи! — Он встал, отодвинул от края пустую чашку. — Если вспомните что-нибудь еще, вот мой телефон.

Они попрощались и разошлись. Серов поднялся к себе на этаж, а куда пошел следователь, было неясно. Он в глубине души действительно сочувствовал Серову.

Мужики могут изменять сколько угодно сами, но женщины должны сохранять верность. Несмотря на молодость, он уже несколько раз сталкивался с такой точкой зрения, и ревность Серова в принципе была ему понятна. Следователь и не сомневался, что Серов ревновал. Кому приятно узнать, что твоя жена имеет многолетнюю любовную связь? Конечно, он держит себя в руках, но все вначале держат — похороны, хлопоты, волокита, бюрократия, и люди никак не могут поверить, что их близкого уже нет, ведь хлопочут они все еще о нем. А когда он действительно избавляет их от всяких забот, вот тогда и начинаются главные мучения. Хоть волком вой, всем кажется, что они слишком мало любили и мало ценили. Всем хочется верить, что еще можно было бы что-то вернуть и многое изменить.

В бутылке мартини было еще почти половина. Серов механически делал глоток за глотком, пока не осушил ее.

Похороны Наташи… Многолетняя связь… Прочная, любовная, с юности…

Замечательно. Великолепно. Это его, Серова, очень устраивало. Это давало ему ощущение свободы. Ощущение невиновности. Еще бы, этого он подсознательно очень хотел. Если Наташа много лет имела любовника, значит, он был совсем и не виноват в ее смерти. Значит, он чист, непричастен. Значит, она сама виновата. Сама.

Он бы многое дал, чтобы так было на самом деле, а не считалось правдой. Только все это была ложь. Он это точно знал. Никакой любовной связи у Наташи с Фоминым не было, да и быть не могло. Она на самом деле никого, кроме папочки, не любила. А с Фоминым, наверное, была просто знакома. А жена у Фомина оказалась ревнивая дура. И в руках у нее оказался пистолет. Вот так все и произошло. И значит, некому снять вину с него. И мало того, что он не был до конца счастлив ни в одном своем браке, так теперь он еще должен вечно проклинать себя за то, что косвенно способствовал смерти жены. Потому что никак не мог добиться, чтобы она любила его одного, со всеми его потрохами, такого, как есть. Что было теперь ему делать, повеситься, что ли? Он вспомнил, что один златокудрый поэт так и сделал, только не здесь, а в «Англетере». У поэта было то ли четыре жены, то ли шесть, вспомнил Серов. Но ему самому пока вешаться было нельзя. Он же не довел до конца дело.

Как глупо получилось, усмехался он, а предметы вокруг него плыли в сероватой дымке. Он приехал в Питер развлечься, а должен организовать Наташины похороны. Родителям эти похороны будут смерти подобны. В институте пойдут досужие разговоры. Да он и представить себе не мог, что толпа любопытных соберется в актовом зале над телом его жены.

Лучше все сделать здесь, решил он. Вдвоем с Ни рыбой ни мясом. Наташа не осудит его за это. Пусть возле нее будут два человека, но те, кто искренне любит.

Кровать теперь показалась ему очень жесткой. Бутылка мартини, пустая, как женщина после аборта, валялась на коврике возле окна. Воспоминания разбередили душу. Он сел и не знал, что ему предпринять. В окно барабанил начавшийся дождь, и отдельные капли запрыгивали на подоконник.

Почему-то теперь его страшно заинтересовали его руки. Он долго рассматривал небольшую ладонь, аккуратные ногти, разводил широко пальцы в стороны, сжимал их в кулак и представлял свою руку в крови. Не в стерильной перчатке, испачканной в операционной, а так, как выглядит рука, скажем, после значительного кровотечения из носа.

— Наташа! — позвал он. — Прости меня!

Никто не ответил ему. На душе было тревожно и пусто. Он взял со столика ее сумку, открыл и понюхал пудреницу, флакончик с духами. Аккуратно разложил перед собой на столике ее расческу, скомканный носовой платок, ключи от их дома, записную книжку. Потом взял книжку в руки, полистал ее, открыл сначала на букве Ф, потом на букве А. Сразу увидел номер телефона. Достал мобильник. Он точно знал, что в этот момент не был еще особенно пьян.

— Алексей Фомин, сукин ты сын, откуда ты взялся на мою голову? — отчетливо произнес он, набирая нужный набор из семи цифр. Ему ответил автоответчик. Он записал на него длинное грязное ругательство. Ощутив от этого хоть какое-то, хоть минимальное удовлетворение, он снова повалился на кровать. Тут сон наконец на какое-то время сморил его, и Вячеслав Сергеевич Серов почему-то вдруг увидел во сне не что-нибудь, а море.

Гораздо ближе к Лазаревскому, чем к Сочи, среди выступающих в море, поросших лесом скал, затерялся маленький поселок с нерусским названием. Если ехать по извилистой горной дороге человеку незнающему — никогда не догадаться, что внизу раскинулся санаторный рай закрытого типа. Не видны с дороги ни белые санаторные корпуса, ни огромные пальмы, ни кипарисы, ни гранитные лестницы, круто сбегающие к морю. И даже аромат сотен кустов роз не пробивается наверх через заслон запаха разогретого асфальта дороги и марева бензинных паров. Видны только обычные металлические ворота с красной звездой, охраняемые курносым солдатиком в выцветшей гимнастерке, в пилоточке набекрень. И в это чудом сохранившееся великолепие почти каждый год в конце мая — начале июня хоть на недельку, а приезжали Наталья Нечаева с мужем. Приезжали с завидным постоянством, несмотря на появившийся в последние годы широкий выбор. Приезжали, как другие люди ездят на дачу, отмечая этой поездкой конец зимы, начало лета. Их знал только начальник санатория, у которого Серов оперировал жену, они же не искали общения ни с кем. С радостным чувством нового свидания с морем Наташа и Серов ступали на полупустынный пляж и часами могли просто сидеть у воды, даже не купаясь, если вода была еще холодной. Наслаждались мороженым, пили вино, грызли орешки. Море в этой лагуне было свободным, не разделенным волнорезами, не разгороженным дамбой, как в других местах сочинской акватории. Оно ластилось с ласковым шумом к босым ногам и приглашало прыгнуть в пенистую, как нарзан, воду. Или сердилось, шумело, но не по-зимнему грозно, а притворно, кокетливо, искрясь на солнце брызгами. Но дул еще с моря холодный ветер от непрогретой воды, и солнце еще не жарило, не пекло горячо и жестоко, как в июле. Через месяц, в разгар сезона, море будет кишеть телами воинских начальников всех мастей, их завистливых жен и прыщавых отпрысков, что с уханьем и повизгиванием будут погружать в его уже прогретые воды свои разморенные солнцем тела. А пока в эти ясные дни начала июня оно спокойно лизало берег безмятежным бирюзовым языком и заманивало в опасную глубину только редких отважных пловцов. Отдельными небольшими группками собирались на пляже молодые неженатые капитаны, незамужние дамы из числа вольнонаемных служащих, медицинский персонал воинских частей со всех концов страны, то есть все те, кому достается отдыхать до или после наступления сезона.