– Да. И моим офицером разведки. Добкин – мой старший помощник. Лейбер – сержант по снабжению. У каждого есть свои обязанности или таковые появятся в ближайшие несколько часов.

– Даже у Мириам Бернштейн? – осмелился спросить Берг.

Хоснер посмотрел на него:

– Да. У нее тоже есть свои обязанности. Она заставляет нас быть честными. Напоминает нам, что мы цивилизованные люди.

– Я бы предпочел, чтобы мне сейчас об этом не напоминали. Все равно она лишь любитель по части пробуждения чувства вины. А с тобой хочет поговорить профессионал. Вот кто следующий.

– Раввин?

– Раввин. Затем, я думаю, тебе следует переговорить с Макклюром и с Ричардсоном. Как твой офицер разведки, я полагаю, здесь кроется что-то не совсем кошерное.

– Что именно?

– Я не уверен. В любом случае, как твой адъютант, я думаю, они – единственные иностранцы среди нас – могли бы оказать какую-то моральную поддержку. На их месте я бы уже давно предпринял прогулку.

– Макклюр тверд, как скала. Ричардсон немного трусоват. Так мне кажется. Я поговорю с ними. Что-нибудь еще?

– Ничего, о чем стоило бы поразмышлять, если только ты не хочешь устроить голосование насчет капитуляции на условиях Риша. Дело идет к вечеру.

Хоснер улыбнулся:

– Устроим голосование утром.

Берг кивнул:

– Да. Утро вечера мудренее.

– Где Добкин?

– Последний раз, когда я его видел, он давал урок по строительству бруствера. Траншеи, окопы и парапеты.

– Это курс по повышению квалификации?

– Думаю, да. А последний экзамен сегодня вечером.

– Скажи ему, что до наступления темноты я тоже хочу получить урок по владению оружием. Хочу, чтобы тренировалось как можно больше людей. Когда солдат падает, кто-то должен подхватить его оружие.

– Хорошо. Если я тебе понадоблюсь, буду в пастушьей хижине. Обещал тем двум стюардессам, что проведу несколько часов на дежурстве.

– Если здесь у нас дело пойдет плохо, мы позаботимся о них.

– Смотри, чтобы у них было все необходимое.

– Само собой.

* * *

Хоснер застал раввина Левина за разговором с Беккером. Беккер копал могилу на небольшом пригорке с видом на Евфрат.

Хоснер остановился в нескольких метрах, пока раввин не заметил его.

Левин что-то сказал Беккеру, потом направился к Хоснеру:

– Яков Хоснер, Вавилонский лев. Вы видели своего тезку во время прогулки к Воротам Иштар?

– Что я могу сделать для вас?

– Можете начать с того, какие условия поставил вам Риш.

– Какая разница? Мы их не примем.

– Вы не примете, я не приму и большинство людей не примут. Но есть такие, кто хотел бы их принять. Закон учит нас, что каждый человек должен принять свое собственное решение, касающееся его судьбы в подобных ситуациях.

– Не помню, чтобы в Библии или в Талмуде мне встречалось что-то подобное. Думаю, вы составляете эти законы по мере надобности.

Левин засмеялся:

– Вас не обманешь, Яков Хоснер. Но я расскажу вам, что говорит Закон. Он говорит, что самоубийство – грех.

– Вот как?

– Вам следовало бы лучше знать. Здесь есть человек шесть молодых переводчиков и секретарей – две девушки и четверо юношей. Мне кажется, они члены Лиги Защиты Масада.

– Ну и?

– И они обсуждают возможность последовать решению, принятому когда-то на Масаде, если мы не сможем продержаться. Я этого не хочу и полагаю, вы тоже не хотите. – Он жестко посмотрел на Хоснера.

Хоснер вытер потную шею. Ветер взбивал облачка пыли на вершине холма. Грязевая равнина простиралась до бесконечности на дальнем берегу Евфрата. Когда-то и здесь росли деревья и колосились поля пшеницы, но тогда, вероятно, еще можно было увидеть Вавилон, приближаясь к нему с караваном от Западной пустыни по древней дамасской дороге. Так и евреи пришли в место своего пленения через пышущие жаром пустыни Сирии. Потом они, должно быть, увидели издалека обработанные поля на плодородной равнине, совсем не такие, какими они предстали перед Хоснером с борта «конкорда-02»; те поля показались евреям приветливыми, даже если они знали, что это будет местом их рабства. А жители Вавилона стояли, наверное, в своих полях и на городских стенах, глядя, как приближается их великая армия с израильтянами в цепях и с повозками, нагруженными серебром и золотом из сокровищниц Иерусалима.

– Итак?

Хоснер посмотрел на рабби и заговорил тихо и медленно:

– Рабство… лагеря… погромы… Вам нужны теплые человеческие тела, чтобы творить над ними жестокие бесчинства… Я хочу сказать, что когда сопротивление становится физически невозможным… то вы просто кончаете с этим, черт побери. Вы не сдаетесь унижению, грабежу и убийству. Вы кончаете с этим, прежде чем они…

– Бог решает, кому умереть, а кому нет! Не человек. Не Яков Хоснер. У нас нет морального права покончить с нашими жизнями. Я расскажу вам кое-что о Масаде. Это была немыслимая храбрость, но не все там хотели совершить самоубийство. Были и такие, кого забили родственники еще до массового самоубийства. Это уже убийство. И я думаю, именно такое произойдет здесь, если те горячие головы потеряют контроль над собой. Что за молодых мужчин и женщин мы растим? Я никогда не видел подобного безрассудства.

Хоснер снова подумал об Авидаре. Потом о Бернштейн. Должен быть компромисс между двумя философскими направлениями.

– В конце концов, когда ситуация безнадежна, тот, кто хочет попасть в плен, найдет способ сдаться. А тот, кто решит сражаться до конца, так и поступит. Кто пожелает сам расстаться с жизнью, сделает это. Что-нибудь еще, рабби?

Раввин Левин смотрел на него с чувством боли и неприязни:

– Мудрость Якова Соломона Хоснера. Вот вам еще один образец неординарной мудрости. Если бы те две женщины сказали, что Соломон блефует, и допустили, чтобы ребенка разрубили пополам, то царь Соломон оказался бы в положении убийцы, а не праведного судьи. Вот кем вы станете – убийцей. Ваш компромисс для меня неприемлем. – Раввин взмахнул рукой и повысил голос: – Я настаиваю, чтобы те, кто хочет сдаться, так сейчас и поступили, и чтобы вы запретили самоубийство и любые разговоры о самоубийстве!

Хоснер заметил, что раввин держит в руке какой-то предмет. Вгляделся, когда тот в очередной раз взмахнул руками. Левин еще продолжал бы громко возмущаться, но собеседник умерил его пыл. Он вдруг положил руку на плечо собеседника и тихо сказал:

– Я не знаю. Просто не знаю, рабби. Рабби, я устал. Не думаю, что после всего, что произошло здесь, я захочу нести ответственность за что-либо. Я не чувствую, что годен для этого. Я…