– Я не могу.

– Ласков?

– Да. И мой муж. Я не смогу вынести еще и эти сложности.

– Я к сложным себя не отношу.

Он слышал ее дыхание. Женщина находилась очень близко, наверное, меньше чем в метре от него. Достаточно протянуть руку…

– Это неправильно. Я могу оправдаться за Тедди. Но за тебя ни перед кем не смогу оправдаться. Меньше всего – перед самой собой.

Яков засмеялся, а она смеялась и плакала. Потом перевела дыхание.

– Яков, почему я? Что ты во мне увидел? – Мириам помолчала. – Что я увидела в тебе? Я все в тебе порицаю. Правда. Почему такое происходит с людьми? Если я не терплю тебя, то почему я здесь?

Хоснер протянул руку и нашел ее запястье.

– Почему ты последовала за мной? – Она попыталась освободиться, но он не позволил. – Если ты идешь за опасным зверем, то должна знать, что собираешься делать, когда окажешься в его логове. Особенно когда собираешься уйти и обнаруживаешь, что он стоит у выхода. Если бы зверь мог говорить, то спросил бы тебя, что у тебя было на уме, когда ты пошла за ним. И у тебя должен быть правильный ответ.

Мириам ничего не ответила, но Хоснер слышал ее учащенное дыхание. Какое-то животное чувство пронизало тело женщины, и Яков почувствовал это по нескольким квадратным сантиметрам ее кожи, прикасавшейся к его руке. Ритм ее дыхания изменился, и он мог поклясться, что по запаху почувствовал: она готова. Во мраке, без всякого визуального контакта, он знал, что из резкой и настороженной она превратилась в пассивную и покорную. Яков сам удивился своей проницательности и доверился чувствам. Легко потянул за запястье, и она без сопротивления соскользнула в его пыльное убежище.

Он помог ей раздеться, потом они легли бок о бок, лицом к лицу, и Яков снял с Мириам одежду. Кожа женщины была гладкой и прохладной, как он и ожидал. Он прижался губами к ее губам и почувствовал отклик. Она откинулась на их скомканную одежду и подняла ноги. Хоснер лег между ними и почувствовал, как крепкие бедра с неожиданной силой охватили его спину. Он легко вошел в нее и на секунду замер. Хотелось видеть ее лицо, и было жаль, что это невозможно. Он сказал ей об этом. Она ответила, что улыбается. Тогда он спросил, улыбаются ли ее глаза, а она ответила, что, наверное, улыбаются.

Он двигался медленно, а она сразу же отвечала. Чувствовал, как твердеют ее соски, касаясь его груди. Дыхание женщины ровными горячими толчками овевало его щеку и шею.

Яков подсунул руки под ее ягодицы и приподнял. Мириам издала короткий болезненный стон, видно, он проник слишком глубоко. Он поднял голову и посмотрел ей в лицо, пытаясь разглядеть черты. Ночь была невероятно темная, но звезды горели все ярче, и наконец он смог увидеть ее глаза – черные, как само небо, – а в зрачках отражался звездный свет. Он думал, что сможет разглядеть выражение ее глаз, но понял, что в них блестит лишь отражение света звезд.

Мириам начала двигаться под ним. Ее ягодицы возбуждающе перекатывались в теплой пыли. Хоснер слышал свой голос, тихо говоривший то, что никогда бы не сказал, если бы не полная темнота. И она так же отвечала ему, защищенная только этой невидимостью, словно ребенок, который закрывает лицо, рассказывая свои самые потаенные секреты. Ее голос становился низким и глубоким, а дыхание судорожным. По телу женщины пробежала мягкая дрожь, сопровождаемая долгим спазмом. Тело Хоснера напряглось на секунду, затем яростно содрогнулось.

Они тихо лежали, обнимая друг друга. Над ними витал ветерок, охлаждая пот.

Хоснер перекатился на бок. Обхватил женщину рукой, чувствуя, как вздымается и опадает ее грудь. Сейчас мысли были затуманены, но в них отражалось понимание того, что он утратил свои позиции. В Тель-Авиве это было бы чудесно. Но случиться могло только здесь. Побоку стратегические и тактические соображения. Яков был совершенно уверен, что любит ее или очень скоро полюбит. Хотел спросить Мириам о Ласкове и о ее муже, но все это касалось будущего. Поэтому сейчас было лишним. Он попытался думать о чем-нибудь, что можно было бы сказать, чтобы доставить ей радость, но на ум ничего не приходило. Поэтому произнес:

– Я не знаю, что тебе сказать.

– Ничего не говори, – промолвила она и прижала его руку к своей груди.

* * *

Звезды проступили ярче, их стало больше. Евфрат отражал их свет, холодный и неживой. Повернув голову, Хоснер увидел несколько темных силуэтов, неподвижно застывших над могилой и резко выделявшихся на фоне реки. Он подошел ближе, но остался за спинами людей. Мириам задержалась на мгновение и прошла дальше.

Тело Моисея Гесса бережно опустили в могилу. Раввин прочитал молитву о мертвых, и голос его звучал чисто, звонко и раскатисто, разлетаясь в притихшем вечернем воздухе.

От группы людей отделился явно опечаленный Беккер.

Как странно, подумал Хоснер. Здесь, в Вавилоне, покоятся останки тысяч евреев. И вот сегодня к ним присоединяется еще один.

Раввин Левин читал из Исайи:

«…на вербах повесили мы наши арфы…»

Странно, подумал Хоснер. Он не видел здесь ни одной вербы. Как все изменилось.

После Левина, молча пригласившего ее выйти вперед, слово взяла Мириам Бернштейн. Она повернулась к сгрудившимся в темноте людям и тихо заговорила:

– Многие из вас знают то, что называется «Равенсбрюкской молитвой». Ее написали на клочке оберточной бумаги, а нашли в лагере после его освобождения. Думаю, будет уместно если мы послушаем ее сейчас, после этой службы, чтобы вспомнить, что мы посланы с миссией мира.

Она повернулась лицом к открытой могиле:

Да воцарится мир в душах людей злой воли,

И да положит это конец мщению

И разговорам о казнях и насилии.

Жестокость несовместима

Ни с какими нормами и принципами,

Она вне пределов человеческого понимания,

Из-за нее так много мучеников в этом мире.

Поэтому, Господи,

Не измеряй их страдания мерками

Твоей справедливости,

Ибо потребуешь Ты суровой расплаты.

Так поступи же иначе,

Ниспошли Свою милость

Всем палачам, предателям и шпионам,

Всем людям злой воли,

Награди их храбростью и душевной силой.

И считать надо только добро, а не зло.

А в памяти наших врагов

Мы не должны остаться их жертвами,

Их кошмарами и пугающими призраками,

Но их помощниками,

Чтобы они смогли изгнать злобу из душ своих.

Это все, что от них требуется.

И тогда мы, когда все это закончится,

Может быть, сможем жить,

Как люди среди людей,

И, может быть, снова воцарится мир

На этой многострадальной земле

Для людей доброй воли,