* * *

– Смотрите, что это там? – Катя потянула Истомина за рукав и показала на разгорающийся огонь.

– Так наводят артиллерию, если нет фонаря.

Огонь был прямо перед ними, длинной лентой разгораясь по самой кромке крепостного вала.

Будто в ответ на его слова со стороны моря громыхнул одиночный раскат грома, и следом за ним с нарастающей частотой загремело по всей округе. Это была не гроза, это была артиллерийская канонада в ответ на наглую и внезапную атаку японских миноносцев.

На внешнем рейде случилось то, что должно было случиться. Увидев японскую эскадру, командиры кораблей, боясь ответственности, орали на унтер-офицеров, а те на матросов, загоняя последних в трюмы и заставляя лечь в койки и продолжить сон. Противоречивые команды всех последних дней подействовали так, что, увидев атакующего противника, никто не посмел отдать приказ открыть огонь, до тех пор, пока не увидели шестнадцать шероховатых следов на воде от несущихся в их сторону торпед.

Первым полыхнуло возле «Ретвизана». Броненосец дернулся и дал осадку, забирая в пробоину воду, и даже тогда, наблюдая с командирского мостика «Паллады», Старк думал, что это глупое недоразумение, за которое японцам утром придется принести свои извинения. И только сигнал с броненосца «Цесаревич»: «Я атакован», – рассеял все сомнения. Третьей жертвой ночной атаки стала «Паллада», на которой от взрыва торпеды разнесло батарейные палубы и возник пожар в офицерских помещениях.

Словно по мановению волшебной палочки небо над заливом расцвело огненно-красными шарами, настоянными на удушливом запахе пироксилина. Это стреляла наша эскадра, стараясь отогнать наглых японцев.

Больше всего Истомина поразило то, что наши береговые батареи молчали. Не имея приказа стрелять, они тем самым давали возможность японцам без ущерба выйти из-под огня эскадры.

– Это что, война? – Катя теребила пуговицы, не в состоянии унять возникшую в руках дрожь.

– Да!

– Мне надо в больницу. Срочно!

– Я провожу вас.

– Не надо. Вы офицер, и ваше место здесь.

Дым от орудийных выстрелов стал затягивать крепость. Истомин сглотнул ком кисловато-горькой слюны с привкусом пороха:

– Извините меня! – отдал честь и кинулся вверх по склону, цепляясь руками за редкие пучки оттаявшей после дождя травы.

Катя осталась одна. Одиночество и тоска захлестнули ее, ломая волю и лишая надежды на встречу с любимым. На глаза навернулись слезы, всхлипнула, сдерживая рыдание. Всхлип получился протяжный с неким надрывом, и она, не сдержав хлынувших слез, зарыдала в голос. Ноги подкосились, и Катя села прямо в лужу, не чувствуя, как набухает пальто, мокнет юбка и в сапоги затекает вода. Она только что узнала, где Алексей, и ей казалось, что выглянувшее солнце никогда больше не зайдет за тучи, но война сожрала все надежды, превратив двести морских миль, что отделяли Порт-Артур от Чемульпо, в некую бездну, которую она не в силах была преодолеть.

На крепостном валу кто-то крикнул, и вслед за криком сухо щелкнул пистолетный выстрел. За ним еще и еще один. Катя прислушалась к разгоревшейся перестрелке. Выстрелы были разные: один сухой, вроде кашляющего чахоточника, а второй, как ей показалось, лающий, словно тявкал бульдог.

Это Николай! Это он стреляет. Это он кричал. Ему нужна помощь. Катя с трудом встала, не понимая, в какую сторону идти. Все плавало и качалось перед ней, заполняя сознание только пистолетной стрельбой и гулом артиллерийской канонады, несущейся с залива.

Наконец сознание прояснилось. Она качнулась, с трудом отрывая влипшие в жижу ноги, и побрела к крепостному валу. Прямо на нее по склону съехали двое. Тот самый мужчина, что был в шляпе и пальто, и человек в японской фуражке с револьвером в руке. Третьего – того, что был в тулупчике – с ними не было.

– Стоять! – прохрипела она и встала, покачиваясь перед ними. Она и сама потом не могла объяснить, почему сказала им «стоять». Наверное, это было что-то нервное, на грани стресса и потери сознания.

Ее хрип заставил их замереть и поднять руки, но лишь на мгновение. Увидев, что перед ним женщина, японец выругался про себя и опустил руки. Его больше беспокоил тот офицер, что стрелял в них на валу. Кажется, Асаки зацепил его, но не убил. И то, что сверху в любой момент можно было получить пулю, его беспокоило куда больше, чем нервная экзальтированная дамочка в мокром пальто и с перепачканными грязью руками.

– Вам лучше уйти, мадам! – Асаки перевел пистолет и направил Кате в живот.

– Я никуда не уйду, – в ее голосе была решительность, граничащая с безумием. – А вы пойдете со мной в штаб.

Слизнев узнал этот голос – голос, который он слышал семь лет. Голос, который он никогда не забудет. Этот тембр, эту интонацию он узнал бы из всех голосов мира.

– Извините, но я спешу, – консул взвел курок.

– Нет! – успел крикнуть Слизнев. – Это моя жена!

– Вот как! – Асаки отвел пистолет в сторону и еще раз глянул вверх. Движения на валу не было, и он успокоился. Если офицер до сих пор не дополз до края и не выстрелил им в спину, значит, уже не выстрелит.

– Катя? Что ты здесь делаешь?

Слизнев шагнул к Кате.

– Вы? – Она попятилась, стараясь удержать дистанцию. – От вас пахнет керосином.

Слизнев понюхал рукава пальто. Действительно, от него разило керосином, как от продавца керосиновой лавки.

– У вас хороший нюх, Екатерина Андреевна. – Асаки усмехнулся и еще раз посмотрел на часы. Канонада затихла. Похоже, русские отбили минную атаку, и пришло время уносить ноги. Над заливом разносился вой сирен, тарахтение буксиров и катеров, которые в свете прожекторов начали спасательные работы.

– Значит, это вы зажгли сигнальные огни. – Катя продолжала пятиться, выискивая глазами проход среди домов.

– Это случайное возгорание. Ты неправильно все поняла. – Слизнев не мог поверить, что их встреча будет такой несуразной и ему придется оправдываться в том, что он не делал.

– Случайное? Да они стреляли в нас! – Ее переполняли чувства, и, набрав в легкие воздуха, она вдруг резко и пронзительно закричала: – Помогите!!!

Асаки сделал выпад и резко ударил пальцами ей в шею. Катя мотнула головой и руками. Веки дрогнули – и бывшая жена Слизнева стала заваливаться на бок… Арсению Павловичу не оставалось ничего другого, как подхватить ее обмякшее тело.

– Катюша! Милая моя! Да что же это такое… – бормотал он, не понимая, что делать.

– Идемте, нас уже ждут.

– Я не брошу ее здесь, – в его голосе появились металлические нотки, глаза блеснули, и на лицо легла тень какого-то дикого и необузданного средневекового упрямства.

– Ну так и не бросайте.

Асаки не стал спорить с русским, помог Слизневу взвалить Катю на плечо и, указав на распахнутые крепостные ворота, которые так и не были закрыты в эту ночь, сказал: