Она стояла в одиночестве посреди тростниковой хижины, босиком на сплетенной из сизаля циновке. Света было немного — уходя, Леонард прикрыл за собой дверь, и солнечные лучи проникали лишь через одно небольшое окошко, но Мара могла разглядеть съемочное оборудование, уже расставленное по местам: лампу, подвешенную на перекладине под крышей, штатив для камеры, сложенный на полу возле большого посеребренного щита, предназначенного, как знала Мара, для того, чтобы отражать свет в кадр. Брендан обшил домик черным пластиком так, что если в обычное время его стены играли лучиками света, словно пчелиные соты, то теперь внутри царила ночь.

Мара прислушалась к движению снаружи, но все было тихо. У нее появилось странное чувство, что она попала в сказочный мир, где время остановилось. Леонард не сказал, следует ли ей выйти наружу, когда она будет готова, или подождать его здесь. В нерешительности Мара скосила глаза на платье. Насыщенный красный шелк ниспадал чувственными складками, обтекая линию бедер; глубокое декольте; тоненькие бретельки, оставляющие плечи оголенными. Такого открытого платья она не то что не носила, но и не видела еще никогда, даже на женах богатых клиентов. Оно притягивало взгляд даже больше, чем серебристое одеяние Матильды. В таком платье, подумалось Маре, ни в каком другом месте женщина не будет выглядеть более неуместно, чем в этом травяном шалаше. Но Леонард убедил ее, что это сделано умышленно: сочетание несочетаемого должно было высечь искру неожиданности. По сценарию в этом тоже был смысл: Мегги и Люк решили надеть лучшее, что у них было, для прощального вечера, последнего, перед тем, как вернуться в Занзибар. Они хотят запомнить его навсегда. Поэтому Мегги в своем красном вечернем платье и Люк в смокинге бродят босиком по земле (которую предварительно хаус-бои тщательно осмотрели на предмет колючек и насекомых) и, сжимая в руках бокалы с шампанским, глядят, как солнце тонет на горизонте.

Наконец они уединяются в тростниковой хижине…

Мара медленно обвела хижину взглядом. В дальнем углу было устроено настоящее африканское ложе: плетеный деревянный помост, покрытый воловьими шкурами, с наброшенной поверх шкурой леопарда и парой китенге. Один цветок суданской розы был брошен на леопардовую шкуру; насыщенный красный цвет сочетался с алым платьем, словно то был его лоскуток. Со своего места Мара видела резные изгибы лепестков с бархатистой опушкой, присыпанные желтой пыльцой. На фоне роскошной золотисто-черной леопардовой шкуры цветок казался трогательно хрупким. В то же время он не производил впечатления чего-то случайного, оброненного впопыхах или подкинутого нарочно, — он был на своем месте. Мара догадалась, что здесь не обошлось без ловких рук Руди. Все это было результатом его труда.

Мара еще раз недоверчиво осмотрелась. Казалось невозможным, что она и в самом деле стоит здесь, одетая словно кинозвезда, ожидая, когда войдет Питер.

Они окажутся в объятиях друг друга и… на этом ложе…

Мара сжала пальцы в кулак. Ногти впились в кожу. Затем она закрыла глаза.

«Это будем не мы. Это будут Мегги и Люк, — напомнила она себе. — Это произойдет, но произойдет не на самом деле. Поэтому и произойдет».

Мара вздрогнула, когда дверь, скрипнув, отворилась — от неожиданности у нее перехватило дыхание. На пороге вместо долговязой фигуры Леонарда в красной спецовке она увидела мужчину в темном костюме. Она не сразу поняла, что перед ней Питер. До этого она видела его то в легкой летней одежде, то в костюме для сафари. В черном смокинге и рубашке, такой белой, что казалось, она светится в темноте, он был неотразим.

Внезапно Мара поняла, что пока она разглядывала Питера, тот, в свою очередь, не сводил глаз с нее.

— Вы… сами на себя не похожи, — выдавил он.

— Вы тоже, — ответила Мара.

Они стояли, не шевелясь, чувствуя внезапно возникшую неловкость. Мара нервно теребила юбку. Старясь не смотреть Питеру в глаза, женщина уставилась на бутылку с шампанским, которую он держал в одной руке. В другой были два бокала — он держал их за ножки. Проследив за ее взглядом, Питер поднял бутылку, показывая, что та уже полупустая.

— Остальное мы выпили снаружи, — сказал он.

Мара непонимающе взглянула на него. На миг она представила себе его и Леонарда, сидящих снаружи и потягивающих шампанское в ожидании, пока она оденется.

— Мы смотрели, как заходит солнце, — добавил он. — Ты и я, возле водопоя.

— Ах да, — неуверенно кивнула головой Мара. Она вспомнила, что сцены этого дня снимались не по порядку. — Нам понравилось?

— Да, — ответил Питер. — Все было бы чудесно, если бы не москиты.

Оба прыснули от смеха. Напряжение спало. Питер нечаянно напомнил ей, что они снова в стране чудес, вроде той, где побывала Алиса, там, где шампанское допивали прежде, чем откупоривали бутылку.

Там, где могло быть все, что угодно, но только не настоящее.

Он поставил бутылку и бокалы и огляделся.

— Здесь пахнет сеном, — заметил Питер. — Мне это напоминает об одной летней подработке, которая у меня когда-то была. Мы метали стога.

— Работка не сахар, — отозвалась Мара, бесконечно благодарная ему за то, что он нашел, о чем поговорить. — Единственная пора в году, когда я была рада остаться дома и помогать маме.

Питер принялся расспрашивать Мару о ее жизни на ферме. Они говорили и говорили, даже когда пришел Леонард и принялся устанавливать оборудование. Они наблюдали за тем, как он пытается закрепить камеру на штативе, неуклюже возясь с зажимами. Он решительно отказался от помощи Питера и теперь то и дело оглядывался, словно позабыв о том, что вокруг нет никого из команды, к кому можно было бы обратиться за помощью. Когда ему наконец удалось прочно установить камеру, он взялся проверять освещение. Сначала включил лампу на потолке — и голубоватый свет полился на постель. Затем вторую, расположенную прямо за окном — и она ударила в пространство широким и ярким серебристым лучом.

— Что ж, на лунный свет вроде похоже, — заметил он. — Помните, как мы снимали озеро? Нужно сделать нечто похожее. То, что мы снимаем — всего лишь воспоминания, а это значит, что мне не нужно следить за каждым вашим шагом. Так что вы можете забыть обо мне. Питер, ты читал сценарий. Просто играй свою роль. Потом я отберу нужные мне кадры.

Мара посмотрела на Питера. Судя по его лицу, такого он не ожидал. Подход, предложенный Леонардом, был с одной стороны легче, но с другой — во много раз тяжелей. Слишком опасный, слишком… реалистичный.

Актер встретился с ней взглядом. Мара понимала, что наступило мгновение, когда еще можно было вернуться назад — сказать Леонарду, чтобы он диктовал, что делать, дергая за ниточки, как кукловод.

Молчание затягивалось. Не сводя глаз с Питера, Мара вспоминала все, что было между ними: разговоры, общие воспоминания — все то, что привело их сюда. Ей показалось, что он сейчас думает о том же.

Нельзя было сказать, кто решился первым и что — кивок ли головы, изгиб губ или может, мановение руки — послужило сигналом, но внезапно они оказались у постели. Мара постаралась думать о сизале, который был у нее под ногами, затем сизаль сменился мягкой притоптанной землей. Она отчаянно пыталась успокоить дыхание, умерить биение сердца.