— Мегги, ты должна находиться спиной к камере, — донесся до нее голос Леонарда. — И оба помните о том, что, по возможности, вам следует молчать. Тогда нам не придется дублировать голос Мегги.

Он наклонился, прижавшись одним глазом к видоискателю. Единственным, что выдавало его волнение, был легкий свист — Леонард пытался насвистеть какую-то мелодию. Но спустя несколько тактов он замолчал, сосредоточенно поджав губы. В наступившей тишине слышно было, как снаружи перекликаются пролетающие мимо попугаи.

— Итак, Люк, — сказал он наконец непривычно низким голосом. — Я готов, если вы готовы.

Мара казалась себе пловцом, который замер перед прыжком в волу — каждый нерв в ее теле напрягся в ожидании. Она чувствовала, как Питер приблизился к ней, как расстояние между ними сократилось, но это заняло целую вечность, будто все происходило во сне. И тогда, когда Мара уже готова была упасть в обморок, она ощутила на себе его руки — он обнял ее и притянул к себе.

Их тела соприкоснулись; ее веки опустились; склоненная голова приникла к его груди; от его тела исходил жар и пряный аромат корицы. Мара почувствовала на щеке его губы, нежно скользящие по ее коже. Его ладони обхватили ее лицо, пальцы зарылись в волосы. Наконец их губы встретились в легком, как крыло бабочки, поцелуе, нежном и мягком.

Прошло немало времени, прежде чем он отстранился от нее. Открыв глаза, Мара увидела его взгляд, прикованный к ее лицу. Его глаза были огромными и темными, они сияли в сине-серебристом свете.

Питер снял смокинг, повернулся к кровати, чтобы положить его, и замер, не сводя глаз с цветка, лежащего на ней. Очень осторожно поднял его и положил на ладонь. Перед тем как переложить цветок на угол кровати, он поднес его к лицу Мары, будто сравнивая их красоту. Затем расстегнул рубашку, ослабил манжеты. Подойдя поближе, обнял ее и вновь поцеловал. Придерживая за обнаженные плечи, он бережно положил ее на кровать и наклонился, зарывшись лицом в ее волосы.

Вновь закрыв глаза, Мара отдалась его прикосновениям, вкусу, запаху. Сейчас она жила одними ощущениями — спиной она чувствовала смятую ткань китенге, слышала дыхание Питера на своем лице; вот прядь его волос упала со лба и легко коснулась ее брови; красный шелк, плотно обвивавший ее ноги, и щекочущее прикосновение воловьей кожи.

Жаркий от светивших ламп воздух тесной хижины. Блики холодного голубого света, отражающиеся от блестящей от пота кожи. Влажные пряди ее волос на леопардовой шкуре.

Его губы, скользящие вдоль ее шеи, груди, скрытой под шелковой тканью.

Бережно поднятая юбка. Его рука, плавно двинувшаяся по ее лодыжке, поглаживающая кожу на икре, скользнувшая к колену — но не дальше.

Смутно Мара еще отдавала себе отчет в том, где заканчиваются границы дозволенного. Она ощущала, как Питер ведет ее к ним, все дальше и дальше, заставляя сдаться. Ее кожа горела от его прикосновений. Сильная, но такая сладкая боль, будто горячая кровь прилила к онемевшим от холода конечностям. Жар разливался по всему телу, и жизненная сила заструилась по ее венам. Мара провела пальцами по изгибу его сильных плеч. Прикоснулась к груди, такой твердой под мягкими волосами.

Потянувшись к его лицу, Мара ощутила, как ее захлестнула волна счастья. Она испытующе посмотрела в глаза Питеру. Он не опустил глаза, глядя открыто и искренне. В его взгляде она не увидела ни тени сомнения, ни предостережения, ничего, что могло бы их сдерживать.

Он обхватил ее за плечи, притянув к себе. Она обвила его руками. Сейчас они прижимались друг к другу так, будто никакая сила на земле не могла их разлучить.

В переносном мангале, установленном посреди лужайки, горел огонь. Оранжевые языки пламени лизали темноту, посылая в воздух яркие искры, которые метались и кружились в клубах жаркого желтого дыма. Вокруг костра были расставлены столы. На каждом столе, в озерах отраженного ими же света, стояли фонарики. Стеклянные плафоны уже успели нагреться, а белые скатерти были усеяны мелкими темными пятнышками — телами насекомых, которые на свою беду подлетели к огню слишком близко. У каждого фонарика лежали зеленые тюбики с репеллентом и стояли вазочки с цветами, которые с каждым сполохом огней переливались, как угольки в костре, пока их не присыпал пепел.

Мара стояла в тени на дальнем конце веранды, наблюдая за тем, как хаус-бои расставляют стулья. Для вечера она выбрала длинный вариант «платья хозяйки». Оно сидело на ней неплотно, и после мягкого шелка вечернего платья Мегги ткань казалась жесткой и грубой.

Красное платье Мара держала в руках, намереваясь вернуть его Руди. От комьев грязи, приставших к подолу, едва слышно пахло водной мятой. Женщина вдохнула этот запах, мечтая, чтобы время повернулось вспять и она снова оказалась в похожем на сон действе, где они с Люком стоят у озера, а солнце опускается за горизонт, раскрашивая западный край неба в невообразимые цвета.

Они бродили вдоль берега, следуя указаниям Леонарда. Мара двигалась, будто в тумане, осознавая лишь одно — Питер рядом. Все ее естество устремлялось к нему в ожидании прикосновения его руки, плеча, пусть даже ткани его рубашки…

Мара поднесла платье к лицу. Сквозь запах грязи едва слышно пахло шампанским. Она припомнила сцену, когда Люк, не отрывая глаз от ее лица, открыл бутылку шампанского. Женщина будто наяву увидела, как он откупорил бутылку и напуганные шумным звуком птицы выпорхнули из тростниковых зарослей. Пробка описала широкую дугу по небу и со слабым всплеском упала в золотистую от лучей вечернего солнца воду. Белая пена вырвалась из горлышка и, забрызгав платье Мары, потекла по руке Питера. Их смех, чистый и беззаботный, зазвенел по всей округе.

Звук барабанной дроби отвлек Мару от ее мыслей. Один из хаус-боев сидел у костра, склонившись над барабаном из туго натянутой на остов козлиной шкуры, и что есть духу колотил по нему ладонями. Наблюдая за его плавными движениями, Мара краем глаза видела, как из темноты возникают фигуры и занимают свои места за столом: Брендан, оба Ника, Руди. Мужчины, чисто выбритые, надели свои лучшие смокинги. Граненые винные бокалы, наполненные золотистой, желтой и темно-красной жидкостью, сверкали у них в руках. Доди, рейнджер и улыбающийся Карлтон вскоре присоединились к ним — все они держали высокие бокалы с местным светлым пивом, на поверхности которого колыхались островки белой пены.

Маре не нужно было оглядываться, чтобы понять, что Питера рядом нет — его отсутствие она чувствовала так же отчетливо, как слышала бой барабана. Она представила Питера в рондавеле, как он снимает рубашку и смокинг Люка и надевает свою одежду, и задумалась над тем, могло ли случиться так, что и ему не хотелось расставаться со своим костюмом так же, как и ей. Часть ее до боли хотела отложить расставание с Мегги; другая же часть ощущала, что «платье хозяйки» подарит ощущение безопасности. Оно напомнит ей, кто она, вернет ее в реальность.

Впрочем, таковы были намерения, но не действительность. Несмотря на привычный наряд, Мара чувствовала себя не в своей тарелке. Ее переполняло неизведанное доселе ощущение отчаянной отваги, смешанной с осознанием собственной уязвимости. Словно она переродилась в новом, более совершенном теле, но еще не научилась им управлять, а только узнает его возможности.