class="p1">Как на грех, масла в огонь подлил заместитель Фурцевой Василий Феодосьевич Кухарский, передавший бывшему секретарю парторганизации балета, народной артистке РСФСР Марине Викторовне Кондратьевой слова беспартийного руководителя Григоровича о том, что парторганизация своими критическими замечаниями мешает его работе[557]. Данное заявление Юрия Николаевича действительно нельзя признать образцом такта, поскольку по неписаным правилам советского времени секретарь парторганизации был, по сути, ее вторым, партийным, руководителем, который мог действовать с оглядкой на советского руководителя или без оной. Единственное, власть секретаря парторганизации была несколько ограничена в плане внешних сношений: если советский руководитель мог что-либо направить наверх от собственного имени, то секретарь парторганизации обязан был хотя бы провести свое послание через партком. На практике натянутые отношения руководителя с секретарем парткома нередко осложняли жизнь всему коллективу. Тем более что знаменитые «характеристики», необходимые для выезда за рубеж, утверждались именно на парткомах — с обязательным участием секретарей или их замов. Григорович своим заявлением, то ли по случайности, то ли целенаправленно переданным Кондратьевой Кухарским, фактически нанес Марине Викторовне личную обиду.

Е. А. Фурцева поздравляет Ю. Н. Григоровича после премьеры балета «Спартак» в Большом театре СССР. 1968 г. [РГАКФД]

«Уважаемому Михаилу Андреевичу» было предложено несколько «оздоровительных мер», в числе которых — разделение должностей, занимаемых Григоровичем (художественного руководителя и главного балетмейстера), с обязательным назначением художественным руководителем коммуниста — «кристально чистого и высокоидейного гражданина Советского Союза»[558].

Авторы послания допустили серьезную ошибку: вместо того чтобы весь огонь своей критики направить на Григоровича, они заодно отбомбились по героине нашей книги, заявив, что Министерство культуры СССР и лично Фурцева (в тексте Екатерина Алексеевна, в отличие от Василия Феодосьевича, по фамилии не названа, указана ее должность — «министр культуры») «…знают о положении дел в театре и не принимают никаких мер». В качестве еще одного упущения Фурцевой было названо и длительное отсутствие в Большом театре СССР директора, обязанности которого зачастую исполнял «совершенно некомпетентный в искусстве» заместитель директора по технической части Арон Моисеевич Лев[559].

Михаил Суслов наложил на балетной «телеге» резолюцию — «Тов[арищу] Шауро»[560]. Спрогнозировать дальнейшее развитие событий нетрудно. Хитрый Василий Филимонович не удержался и показал документ Екатерине Алексеевне, а Фурцева для демонстрации своей поддержки направила поздравление Юрию Николаевичу, который отныне мог не опасаться за свое руководящее положение в прославленном коллективе.

Подчеркнем, что Фурцева и ее команда делали всё для того, чтобы почетные наименования коллективов и почетные звания деятелей культуры не обесценивались. Так, 14 мая 1962 года она подписала приказ «О порядке представления творческих работников к почетным званиям». Министерство предложило впредь обсуждать кандидатуры на худсоветах и представлять ходатайства руководства театра, «подписанные также главным режиссером театра»[561].

Через два года, 6 марта 1964-го, Фурцева подписала приказ «О порядке присвоения почетного наименования „академический“ театральным и музыкальных коллективам». Первоначально, в годы Гражданской войны, наименование «академический» давало право на академический (повышенный) паек, что было особенно актуально в условиях, когда творческая интеллигенция постоянно опаздывала на «службу», стоя в бесконечных очередях — «за молоком на Кудринской, за воблой на Поварской, за конопляным [маслом] на Арбате»[562].

Со временем «прибавка» к названию стала действительно почетной. Однако от этого статуса всё еще очень многое зависело. Прежде всего квоты на присвоение званий (плановая экономика планова во всем, в том числе в культуре и искусстве). У академических коллективов имелись расширенные квоты на представление к званию «Народный артист Советского Союза». В Большом, Кировском, МХАТе и еще двух-трех театрах «народных» было больше всего, и даже там, чтобы балерина или танцовщик могли получить это звание, приходилось досрочно отправлять на пенсию звезд мирового уровня (пожалуй, самый скандальный случай — с Марисом Эдуардовичем Лиепой).

Меж тем если в столице при Хрущеве за поддержанием высокой планки тщательно следили, то руководители союзных республик распоясались и начали присваивать статус «академических» кому вздумается. Фурцева решила навести в этом деле порядок. Рискуя «наступить на хвост» не одному секретарю ЦК нацкомпартии, она установила своим приказом: почетное наименование «академический» должно присваиваться театральным и музыкальным коллективам по представлениям министерств культуры союзных республик «за особо выдающиеся творческие достижения в развитии советского театрального и музыкального искусства только Министерством культуры СССР»[563]. Дабы в союзных республиках осознали, какие именно коллективы достойны академического статуса, 2 апреля 1962 года, то есть менее чем через месяц после подписания грозного «окрика» региональным руководителям, Екатерина Алексеевна присвоила почетного наименование «академический» Московскому театру имени Вл. Маяковского — «за выдающиеся достижения в развитии советского театрального искусства»[564].

* * *

Как министру культуры СССР Екатерине Фурцевой приходилось регулярно заниматься решением технических проблем, в частности связанных со строительством новых театральных зданий. К примеру, развод «мужского» (Олега Ефремова) МХАТа с «женским» (Татьяны Дорониной) в 1987 году стал во многом осуществим благодаря героине нашей книги.

Е. А. Фурцева и А. Н. Грибов на открытии Новой сцены МХАТа на Тверском бульваре

В ноябре 1962 года Фурцева и заместитель председателя Исполкома Моссовета Евгений Тимофеевич Самодаев направили в Совет Министров СССР докладную записку о том, что в 1936 году владение № 24 на Тверском бульваре по инициативе Владимира Ивановича Немировича-Данченко отвели под строительство нового театрального здания, которое было прекращено в 1941 году. Теперь Минкульт СССР и Исполком Моссовета просили разрешения на возобновление строительства с последующим предоставлением здания МХАТу. Предлог для просьбы был выбран как нельзя более благовидный: приближалось столетие со дня рождения Константина Сергеевича Станиславского — «великого русского режиссера, основателя МХАТ». Алексей Николаевич Косыгин наложил, как всегда, осторожную резолюцию: «Тов. Дымшицу совместно с Министерством культуры, Госстроем, Стройбанком и Мосгорисполкомом рассмотреть и представить предложения».

Совет Министров СССР дал добро на строительство нового здания 31 января 1963 года[565].

Глава 8. Невозвращенец Владимир Ашкенази

Людмила Зыкина писала о том, что на шестидесятые — начало семидесятых музыкальная культура СССР «заставила пасть ниц и Европу, и Америку, не говоря уже о других континентах. Целые исполнительские школы — скрипичная, фортепианная — засверкали на мировом небосклоне звездами первой величины… И Фурцева не стояла в стороне от этих взлетов, а была их страстной поборницей. Она всегда понимала, как важен масштаб отдельной личности, его культурный, нравственный потенциал, поддерживала поиски духовной опоры каждого незаурядного в искусстве человека»[566]. У этой медали, как водится, была и оборотная сторона.

По должности Фурцевой досталось сомнительное удовольствие отвечать за представителей нашей творческой интеллигенции, выезжавших за рубеж. К счастью, не за всех. Так, за гастроли солистов Кировского театра отчитывались руководители Ленинграда и прославленного театра.

Сама Екатерина Алексеевна не боялась брать на себя ответственность за