class="p1">— Не сравнивайте такого подонка, как Нуреев, с моим сыном![574]

Об этом отец рассказал сыну в ходе телефонного разговора. Порадовались все три стороны: и отец, и сын, и тот «третий ликующий», который этот разговор записал. Далее смеялись уже в КГБ, в ЦК и Минкульте. В условиях согласия как продукта непротивления сторон Министерство культуры даже пошло на организацию летом 1963 года гастролей Владимира Ашкенази — через Госконцерт СССР с выплатой музыканту гонорара. Для проведения переговоров об этом Ашкенази потревожил посла, который со своей стороны не усмотрел основания для отказа в просьбе: экономическую выгоду никто не отменял, валюта была нужна нашей стране позарез.

Однако, осмелев, Ашкенази заключил контракты на гастроли в Нидерландах, Португалии, Израиле, Греции, Франции и других странах «без ведома советских организаций»[575]. При этом Владимир Давидович дальновидно избегал контактов с теми импресарио, которые были связаны с нашей страной, и прежде всего с Солом Юроком и Виктором Хоххаузером.

В данных условиях, поскольку для Екатерины Фурцевой дело Владимира Ашкенази стало практически личным, Екатерина Алексеевна поставила в 1964 году вопрос о лишении Владимира Давидовича советского гражданства. Получив соответствующую записку из Министерства культуры, Дмитрий Поликарпов организовал ее обсуждение, для начала запросив мнение посла в Великобритании Солдатова. Александр Алексеевич доложил в Москву: поскольку лишение Владимира Ашкенази советского гражданства по нашей инициативе, несомненно, будет использовано «реакционными кругами капиталистических стран в целях антисоветской кампании»[576], принимать решительные меры крайне нежелательно.

О своем согласии с предложением Солдатова первый заместитель заведующего Отделом пропаганды и агитации ЦК В. И. Снастин, известный партаппаратный боец с американским империализмом В. Г. Корионов и Д. А. Поликарпов доложили 29 мая в ЦК КПСС. Записку рассмотрело и утвердило высокоавторитетное собрание в составе Ильичёва, Брежнева, Суслова, Пономарёва и Андропова[577], о чем Дмитрий Поликарпов и сообщил в Минкульт.

Екатерина Алексеевна, поставив вопрос о лишении Ашкенази гражданства, продемонстрировала свою готовность быть святее папы римского — Секретариата ЦК КПСС. Что было вполне естественно, коль скоро разрешение Ашкенази выехать на гастроли с семьей было фактически получено под ее ответственность.

В любом случае на этот раз Фурцева умудрилась, как в старом советском анекдоте об Анастасе Ивановиче Микояне, обойтись в дождь без зонта — проскользнув между струйками. Решительное и принципиальное предложение о лишении Ашкенази советского гражданства, как бы сказал Ленин, «до известной степени и в известных пределах» уравновесило неосторожное ручательство за талантливого пианиста-невозвращенца.

Какие выводы сделала Екатерина Алексеевна из «дела» Ашкенази? Озлобилась? Стала действовать с оглядкой? Перестала доверять людям? Отнюдь нет.

Муслим Магомаев на всю жизнь сохранил благодарность Екатерине Фурцевой, которая лично добилась для него разрешения на гастрольную поездку в 1966 году. Азербайджанское руководство, недовольное постоянной работой молодого исполнителя в столице СССР, решило его проучить:

— Мы против поездки певца за рубеж.

Вечером, как водится, последнего дня Магомаев пришел к Фурцевой. Екатерина Алексеевна засела за телефонный аппарат. Из трубки раздавалось роковое:

— Нет, мы против.

Последним номером, который набрала Фурцева, был номер первого секретаря ЦК Компартии Азербайджана Вели Юсуфа оглы Ахундова. Начался разговор не в пользу звезды советской эстрады.

Можно предположить, что Екатерина Алексеевна применила старый, многократно испытанный финт:

— Вы рассорите нас с творческой интеллигенцией.

Однако тут Ахундов устоял, прекрасно помня, что великий Ленин учил всех своих нерадивых учеников и последователей соблюдать «архитакт национальный».

Фурцева нашла и другие аргументы. Смелость, конечно, города берет, но Баку и тут все же устоял.

В конце концов Екатерина Алексеевна не выдержала:

— У нас единая страна, и все наши интересы должны совпадать.

Партийный руководитель Азербайджана оказался в весьма щекотливой ситуации. С одной стороны, он разговаривал с членом ЦК КПСС, которого вышвырнули из Президиума ЦК, что априори ставило его в более выгодное положение. С другой — любое ответное слово Ахундова на последний аргумент Фурцевой можно было бы использовать для последующих обвинений в сепаратизме, попытке расколоть Советский Союз. Азербайджан пошел на компромисс. Магомаев отправился в заграничную командировку.

— Она относилась ко мне как к сыну, — скажет о Екатерине Алексеевне впоследствии Муслим Магометович[578].

Глава 9. Временный кормчий советского кинематографа

17 марта 1955 года Фурцева, в то время «хозяйка столицы», в ярости прочла статью кинорежиссера Михаила Ильича Ромма «Кино и зритель», опубликованную в «Литературной газете». И в не меньшей ярости Екатерина Алексеевна села за письменный стол и составила текст записки в высший орган партии, в которой указала, что Ромм охарактеризовал состояние кинофикации столицы «…в недопустимой для советской прессы сенсационной форме». По данным Фурцевой, Михаил Ильич в ходе работы над статьей использовал данные лаборатории технико-экономических исследований научно-исследовательского кинофотоинститута, однако указанные данные Роммом были «сильно извращены», а «краски сгущены». По словам Фурцевой, Ромм «договорился до того, что в Москве должно быть (по его расчетам) на тысячу жителей 80 кинотеатральных мест», притом что имелось только шесть, то есть, по мнению классика отечественного кинематографа, «меньше, чем нужно на полмиллиона жителей». Екатерина Алексеевна указала на тот факт, что Михаил Ильич полностью проигнорировал широкую сеть открытых и закрытых клубов, в которых систематически демонстрировались кинофильмы, не учел наличие в столице 229 тыс. телевизоров. Не удержалась Фурцева и от громких обвинений в адрес Ромма, стилистика которого была, по выражению Екатерины Алексеевны, «целиком» заимствована «из арсенала средств буржуазной печати». Помимо Ромма Фурцева не преминула отбомбиться по «Литературной газете», которая, по ее заявлению, «не получила у дирекции научно-исследовательского кинофотоинститута разрешения на опубликование материалов института»[579]. Казалось бы, после жалобы на Ромма в ЦК КПСС отношения Екатерины Алексеевны с деятелями кино должны были сложиться вполне определенным образом. Но надо отдать должное Фурцевой. За время своего недолгого руководства советским кино она умудрилась переломить ситуацию. Об этом — в данной главе книги.

На открытии 2-го Московского международного кинофестиваля. Слева — С. А. Герасимов, рядом с ним Е. А. Фурцева. 1961 г. [ЦГА Москвы]

В 1953–1963 годах Министерство культуры СССР ведало кинематографом, который находился в далеко не лучшем состоянии. На протяжении длительного времени кино в дофурцевском министерстве курировал гениальный режиссер Театра имени Вл. Маяковского Николай Павлович Охлопков, назначенный заместителем министра культуры СССР и предпринимавший на этой должности титанические усилия для преодоления затяжного кризиса. Причины его ухода в отставку с поста до конца неясны. К нему с глубоким уважением относились и министр Михайлов, и его первый зам Кузнецов. И хотя отдельные идеи Николая Павловича были признаны в министерстве «завиральными»[580], благодаря ему в кинематографе наметились серьезные позитивные сдвиги.

С оптимизмом глядя в будущее, Николай Александрович Михайлов 11 января 1960 года на открытом партсобрании Министерства культуры СССР докладывал:

— Во всяком случае очевидно, что советское кино сейчас стоит на каком-то новом рубеже, и в условиях, когда советские