испытание. Особенно на открытой местности. Противнику виден и состав сил твоих, и их маневр. Нападет и конницей, и танками. А с воздуха? Налетят и давай гвоздить!.. Куда от них скроешься? В полях под Сухиничами в начале сорок второго года такое у нас случилось… Белым днем налетели. За каждым солдатом гонялись… А укрыться негде. Мало уцелело нас.

— Грустная история, — оценил политрук. — И есть надежда — командир наш извлек уроки из нее. Так, Николай Федорович?

— Как не извлечь? Будем совершать в безлесных районах броски от села к селу из расчета час-два езды. За это время противник, коль и обнаружит нас, все равно не сможет в такой мороз поднять самолеты, А большие отрезки пути придется преодолевать в темное время суток с помощью крестьян-проводников.

— Ночевать в пути где лучше? — спросил политрук. — Вы как считаете?

— Ночевать будем в селах! — твердо ответил Алексеев. — Мы у себя дома, и бояться нам разной шантрапы нечего.

— А если?..

— Ну а на «если» у нас вот это… — Алексеев кивнул на ручные пулеметы и ящики с гранатами.

Первую ночь отряд провел в небольшой лесной деревушке. Но спать почти не пришлось, В хаты, где остановились бойцы, набилось столько жителей, что ни сесть, ни лечь было невозможно. И каждый что-нибудь принес на угощение. Кто краюху хлеба, кто чугунок вареной картошки, кто шмат сала. Выкладывали все свое богатство прямо на стол, за которым сидели дорогие гости, просили:

— Отведайте, родненькие наши, откушайте… Радость-то какую вы нам принесли!

— Это не та еще радость, бабоньки, — отвечал Алексеев. — Не полная… Это пока не день освобождения. Временно мы. Проездом. Рейдом по вражеским тылам.

— И на том спасибо, милые. Хуш поглядим на вас, родимые, хуш возрадуемся, что жива армия наша.

— А разве слухи о нас не доходили?

— Всякое было, — ответила хозяйка избы, согбенная старушка в деревенском сарафане и клетчатой юбке-поневе. — Кто что гомонит. Особенно германские индюки, «Русь капут! Москва капут! Сталин капут!» Вот гляньте, какого апостола нам повесили…

Старушка отодвинула в святом углу рушники. Среди нарядных в серебряной оправе икон висел в запыленной рамке из лучин осинового полена портрет Гитлера с надписью на русском языке: «Главнокомандующий германской армии».

— Зачем же вы его тут держите, бабуся? — спросил один из десантников. — На мусорную свалку его!

— Не у одной меня этот антихрист. В каждую избу водворили, чтоб молились, стал быть, на него.

— Принуждали, значит?

— И ещо как. Воспротивилась я ставить рядом со святыми. «Где это видано, — говорю, — чтоб какого-то фюлера вашего размещать рядом с апостолом Павлом? Кто он такой? Чем свят?» А немец как закричит: «Не твое дело, старая гросбаба. Молись! Инач пах, пах и капут». Вот и молимся. Во славу бога и во погибель антихриста.

— Проверяют, ироды проклятые, где он висит, — вступила в разговор другая женщина. — Коль нет в святом углу — нож к горлу…

— Кто проверяет?

— Какой-то урядник ихний с полицаем. Каждую неделю приезжает из волости, чтоб его разорвало.

— А еще кто вас обижает? Староста, полицаи в деревне есть?

— Не-е, что вы! Мы без старосты. Да и не только мы. Во многих наших селах нет ни старост, ни полицаев.

— Это чего же? Иль немцы не предлагали?

— Предлагать-то предлагали, да кому охота брать такой позор на душу. Ведь предатель, изменник — это навечное клеймо.

Сидевший на печи, свесив босые ноги и приставив к уху ладонь совком, чтоб лучше слышать, седой старикашка, разобрав, о чем разговор, живо заговорил о своем:

— Вот, вот… И я про то нашим бабам толкую. Сколько их объявлялось на нашей земле разных ворогов — кайзеров, пилсудских, врангелей и прочей нечистой силы. А где они? Их нет. Все сгинули. Всех загнал в могилу наш непокорный люд.

В избу вошел радист и снял с плеч рацию. Алексеев кивнул ему:

— А ну-ка, дружище, повесели народ!

— Есть, товарищ майор. Сейчас как раз музыку передают!

— Включай!

Боец поставил рацию на лавку, расстегнул антенну, щелкнул включателем, и белорусская хата огласилась веселой песней:

Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой.

Выходила на берег Катюша,

На высокий берег, на крутой.

Лица женщин посветлели, в глазах заблестели слезы радости… Старикан, сидевший на печи, разгладил бороду. Детвора теснее сбивалась к чудо-ящику, втиснутому в кожаный чемоданчик. Но вот песня утихла и раздался властный голос диктора:

— От Советского Информбюро…

В сообщении говорилось, что, продолжая громить отступающего противника на краснодарском направлении, войска Северо-Кавказского фронта, форсировав реку Кубань и преодолев ряд узлов сопротивления, с ходу ворвались на южную окраину города и 12 февраля освободили Краснодар.

«Войска Южного фронта, — гремел голос диктора, — продолжали громить врага в районе Батайска и 7 февраля, преодолевая упорное сопротивление гитлеровцев, освободили город. А 8 и 9 февраля войска фронта форсировали Дон, завязали уличные бои в Ростове и 14 февраля освободили город Ростов-на-Дону».

— А где… где эти города? — спрашивал дедок у озябшего в пути десантника, забравшегося на печку. — Далече от Белоруссии?

— Далековато еще, папаша. Этак более полсотни переходов наберется. Но вы не сомневайтесь, наши ребятки быстро их отмахают!

— Это б хорошо. Заждался народ. Каково нам тут, горемычным. А про детишек нечего и гомонить: ни школы, ни гостинцев… Сплошная маята… загубленное детство.

Люди начали расходиться только после полуночи. Алексеев посмотрел на свои ручные часы — до утра еще можно вздремнуть.

— Ну, что ж, — сказал он, — пожалуй, на боковую…

— А я пойду посты проверю, — сказал политрук Колюпанов. — Морозище-то какой! Долго ли до беды.

— Да-а… Крут, брат, февраль. Крут! Сквозь полушубок и валенки пробирает.

Отогнув воротник белого полушубка и взяв с лавки автомат, Колюпанов вышел из избы.

Ночь высветила небо ясными крупными звездами. Казалось, от мороза они подрагивали в вышине. Проторенная санями дорога по заметенной до самых крыш улице села поблескивала серебристой отутюженной лентой. У саней похрустывали сеном накрытые попонами и одеялами кони военного обоза. Видать, позаботились деревенские старики.

У соседней хаты стояли боец-десантник и девчонка в овчинной коротайке. Боец грел руку девчонки у себя на груди и ласково, как своей нареченной, говорил:

— Как же ты убереглась, такая раскрасивая? Ведь они же всю молодежь угоняют в Германию.

— А у нас тут лес близко. Как наши подадут сигнал: «едут», так мы все сразу — туда.

— Кто, кто подаст такой сигнал?

— Как кто? Да мы же сами. У нас дежурство каждый день.

— Небось, и оружие есть?

— А как же…

— Ну, молодцы! Расцеловать вас за это. Разреши?

— Разрешу.