Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну что же, справедливо. Сую под нос недоверчивому певуну свой студенческий билет где синим по белому было написано, что именно я являюсь студентом второго курса МУМ, подтверждением чему моя серьезная физиономия на фотографии и магическая метка, вспыхнувшая ярким неоновым светом, стоило мне лишь направить в идентификационный конструкт толику маны. Итак с моим студенчеством разобрались. Следующим документом стала моя офицерская книжка, со всеми перечисленными атрибутами: фотографией, надписью и магической меткой.
— Как видите, господин Нагорный, я и есть тот самый Владимир Прохорович Зубов, чьи песни вы только что исполняли со сцены этого богоугодного заведения.
Удостоверившись в подлинности поэта песенника, Саша с полминуты сидел будто пыльным мешком по башке стукнутый. Наконец, придя в чувства, он радостно воскликнул:
— Братва, гля! Да это ж на полном серьезе Владимир Прохорович! Во дела! — Затем обратил взгляд в мою сторону: — Какая встреча, уважаемый! Макарскому-Наливайченко непременно выражу свое большое «Фи!» за то, что не сказал, что такой маститый человечище будет в нашем городе. Аккурат два дня назад я заключил контракт с его адвокатом на исполнение ваших песен. Таки неплохо посидели, а он ни словом, ни намеком…
Музыкальный народ взбудоражился зашумел, слава богу, никто не бросился меня обнимать и подбрасывать к потолку, похоже, еще маловато приняли на грудь.
У меня с души аж камень свалился. Лойко честно расширяет круг исполнителей моих песен, в результате на мой счет капает все больше и больше денежек. А я-то заподозрил честного человека в незаконном использовании чужой интеллектуальной собственности, моей собственности. Благо кипиш не поднял, вот было бы неловко потом, когда все прояснилось бы.
— Не вините строго моего музыкального агента, уважаемый Александр. О моей командировке в ваши края Лойко ни сном ни духом. Я тут по делам Мажеского корпуса, кои никого из посторонних не касаются. Случайно оказался на вашем концерте и, скажу вам без каких-либо преувеличений, поете вы здорово. Чувствуете душу песни. Единственная претензия с моей стороны, к вашему весьма странному, по моему мнению, сценическому образу. Впрочем, судить не берусь, дамы от вас без ума, насчет мужчин, не уверен.
— Да-с, господин Зубов, выбрал по глупости в самом начале карьеры образ эдакого сказочного вампира, так теперь устроители моих концертов настоятельно требуют именно этого, дескать, от добра добра не ищут, неизвестно, как отреагирует публика если я перестану выбеливать лицо, красить губы и малевать тени под глазами. Впрочем, с обновленным репертуаром, пожалуй, стоит попробовать убрать этот проклятый грим. Да вы присаживайтесь, гость дорогой! Коньяк, водка, вино?
От выпивки вежливо отказался, и тут мне в голову пришла великолепная идея:
— А знаете, Саша, я, пожалуй, вам помогу. У меня есть песня в дар вашему славному Вознесенску Черноморскому и вашему не менее славному коллективу, которую исполнять в образе восставшего из могилы кадавра будет просто неприлично. — С этими словами я направился к заранее примеченному роялю, уселся на вращающийся стул, предварительно подрегулировав его высоту под свои габариты и, откинув крышку, запел:
Есть город, который я вижу во сне.
О, если б вы знали, как дорог
У Чёрного моря явившийся мне
В цветущих акациях город,
В цветущих акациях город
У Чёрного моря…
По большому счету мне особо ничего и менять-то не пришлось в оригинальном тексте Семена Кирсанова, лишь в последнем куплете:
А жизнь остаётся прекрасной всегда,
Хоть старишься ты или молод,
Но каждой весною так тянет меня
В Одессу, мой солнечный город,
В Одессу, мой солнечный город
У Чёрного моря.
Строчку про Одессу заменил на «В мой солнечный ласковый город». Во всем остальном совпадало с абсолютной точностью. Имеются в Вознесенске и бульвар и маяк, насчет пароходных огней, вне всяких сомнений. К тому же более сорока лет назад одесскому гарнизону совместно с народным ополчением пришлось отражать высадку морского десанта объединенной турецко-романской коалиции, и местные об этом прекрасно помнят до сих пор, так что куплет:
Родная земля, где мой друг молодой
Лежал, обжигаемый боем.
Недаром венок ему свит золотой,
И назван мой город Героем!
И назван мой город Героем, у Чёрного моря…
— оказался, что называется, «в масть».
Сказать, что мой подарок музыкальному коллективу понравился, ничего не сказать. Народ возбудился, впрочем, подбрасывать «автора» к потолку никто не кинулся. Музыканты, вооружившись листами бумаги и карандашами для начала записали текст песни, затем музыкальную тему, после чего за дело взялся аранжировщик коллектива, во время выступления Нагорного виртуозно лабавший на саксофоне, юноша с пейсами и полными грусти темными глазами по имени Борис. Ну да, так и представился:
— Богя Гейман. — Он извлек из стоявшего на полу потертого кожаного портфеля пачку разлинованных под нотный стан листов, в считанные минуты расписал инструментальные партии и, вручая ноты коллегам, с серьезным видом предупредил: — Дгузья, не забываем об импговизации, только без фанатизма, мы ггуппа, а не сбогище закогенелых индивидуалистов, тянущих одеяло каждый на себя.
С Сашей договорились петь через куплет, я начинаю, следующий подхватывает он, последний исполняем вместе, фразу «У Черного моря» поем всем ансамблем, у кого в этот момент не заняты губы, также с нее и начинаем после недолгого вступительного проигрыша. Перед выходом на сцену Саша Нагорный ненадолго уединился в туалетной комнате, откуда вышел уже без грима и со слегка взъерошенной прической. Осмотрев его критически, я остался доволен, о чем тут же сообщил во всеуслышание:
— Теперь то, что надо, Александр. Также на будущее советую костюмчик поменять на что-нибудь попроще. Эту песню завтра будет петь весь Вознесенск и выступать вы будете перед многотысячной публикой, не очень изысканной, но честной и благодарной. Так что ближе к народу, и люди к вам потянутся. С этими словами под одним из текстов с нотами я написал: «Славному городу Вознесенску у Черного моря и лично Саше Нагорному с его коллективом подарок от автора»,