Наутро Ингвар объявил дружине, что на днях выступает по сухой дороге в Коростень. Поскольку все прежние годы дань там собирал Свенгельд, Ингвар и его люди не знали даже, сколько в Деревляни тех дымов, из которых с каждого причитается по кунице. Неведомы были расположения селений и пути к ним. Чтобы не блуждать по своей же земле наугад, нужны были знающие люди, проводники. Все это Ингвар надеялся найти в Свинель-городце.

В последнее утро перед выступлением в поход челядь еще до зари накрывала столы в гриднице для князя и ближних оружников. Ингвар собирался еще в темноте, при лучине. Эльга тоже встала и, как всегда, старалась не думать, что завтрашним утром его уже не будет здесь. В последнее утро перед разлукой ее чувства примолкали, будто придавленные камнем. Они оба вели себя так, будто Ингвар нынче же вечером вернется.

– Только не горячись! – умоляла она, зная, что поход предстоит по-особому непростой. – Все-таки Мистина – твой побратим. Он муж моей сестры. Я не верю, что он хотел тебя обмануть. И не поверю, пока не увижу… И здесь его оболгать пытаются, а может, и там будут пытаться. Выслушай его, что бы там ни было.

– Выслушай! – Ингвар просунул голову в ворот верхней шерстяной рубахи. – Будто ты не знаешь, что он любого вещуна переговорит!

– Я больше всего боюсь, что вы подеретесь. А Свенгельда, чтобы вас разнять и в разум привести, больше нет.

– Подеремся! Мы не отроки, чтоб драться.

– Правда? – Эльга с недоверчивой насмешкой подняла брови. – А по вам не скажешь, когда вы вдвоем.

Ингвар покрутил головой, подавляя ухмылку. А Эльга знала, о чем говорила: рядом с Утой она почему-то чувствовала себя девочкой. Узнав друг друга прямо с рождения, они невольно служили друг другу непреходящей памятью о детстве. Так и Ингвар с Мистиной.

– Почему это ты боишься, что мы подеремся? – Муж бросил на нее пристальный взгляд. – Это за кого ты боишься?

– Таким человеком разбрасываться нельзя! – Эльге было не до шуток. – Тем более сейчас, когда в Деревляни больше нет Свенгельда. А еще не забудь, что где-то там – моя сестра и ее дети. Что бы ни было, пришли их ко мне поскорее.

– Даже если он решил остаться там жить?

– Ты сам-то веришь, что он может тебя бросить?

– Христиане верят. А я хочу точно знать, что там и как! И где моя дань.

Проснулась Браня. Эльга вынула ее из колыбели и подала Ингвару. Тот взял дочь на руки, качнул, прижался лицом к ее душистой теплой головке.

– Пойду! – Он сунул ребенка обратно Эльге. – Собрались уже все…

Эльга тоже вышла в гридницу, но не ела – не смогла бы. Ей так хотелось сказать: может, после Деревляни ты все же вернешься сюда перед полюдьем? Постарайся… Но она молчала. Не хотела услышать «нет» и расстаться с призрачной, но утешительной надеждой. Сейчас Ингвар и сам не знает, сумеет ли заехать домой. Наверное, он этого хотел бы… А если хочет, но не может, незачем и причитать.

Вот все вышли на широкий двор. Вроде рассвело, а солнца не видно – пасмурно. Ощущалась прохлада, по-осеннему пронзительная. Над Днепром поднимался густой туман, веяло влагой. Только вершины киевских гор парили, будто острова в белом море.

Ингвару подвели коня. Эльга подошла, положила руки мужу на грудь. Бегло взглянула ему в лицо и опустила глаза, не желая делиться своей тоской. Зачем ему такой груз в дороге?

Не собираясь долго оставаться на холоде, она лишь накинула на плечи кунью шубу и теперь зябла. На Ингваре был простой, непокрытый кожух из волчьей шкуры – как и на всех его гридях, которые по старому, как сама война, дружинному обычаю носили волчьи и медвежьи меха.

Ингвар обнял ее, но из-за толстых, тяжелых одежд вышло неловко. Слои кож и мехов встали между ними стеной, и уже не прикоснуться, не ощутить тепла.

– Ну, будь здорова! – Он поцеловал ее в последний раз. – Не скучай, княгиня.

Он всегда так говорил. Как будто она могла его послушаться и не скучать! И легкая досада на это бесполезное пожелание помогла ей сдержать слезы и проводить глазами выезжающего за ворота всадника, не меняясь в лице.

Вот он и снова ушел из ее теплого, домашнего мира. Он – мужчина, его дорога от рождения лежит в холодное, недружелюбное «вовне». Он уходит под серое небо, она остается в дымном тепле. Но там ей будет еще более одиноко и бесприютно, чем ему в открытом поле.

* * *

…Давно остался позади Малин-городец и даже устье Иржи. Ехали еще шесть или семь дней – сперва вверх по Тетереву, потом вдоль каких-то неведомых Уте и Соколине речушек и ручьев. Пробирались по узким тропам через лес, выстроившись цепочкой. Ночевали в весях и на выселках из двух-трех дворов. Этих мест и этих людей не знала даже Соколина. Поговорить с местными не удавалось: на ночь пленников запирали в избу, и всю ночь люди Гвездобора, сменяясь, стерегли у двери и под оконцем.

Ута старалась сохранять бодрость духа, но каждый шаг лошади, уносившей ее от знакомых мест, вливал в сердце новую каплю отчаяния. Древляне стремятся спрятать ее и детей подальше, чтобы ни Мистина, ни Ингвар не смогли их найти. Даже Соколина поначалу растерялась: слишком привыкла она быть защищенной отцом и его дружиной, а теперь, оторванная от них и отданная во власть чужих людей, испытывала непривычную робость. Уте приходилось утешать и ее.

– Нам не причинят вреда, – твердила она золовке и детям на каждой стоянке. – Ведь мы с вами – семья не только отца, но и Эльги. И Ингвара. Мы нужны древлянам живыми и невредимыми, чтобы они могли давить на Киев. А если с нами случится что-то плохое, это лишит их оружия. Поэтому мы должны быть твердыми и не бояться.

Но Соколину это мало утешало. Она понимала, что даже для Мистины значит втрое меньше, чем его жена и дети, а в глазах киевских князя и княгини, с которыми не состоит в родстве, не стоит ровно ничего.

Впрочем, дети держались довольно бодро. Младшие, кажется, не очень отчетливо понимали, что происходит: ну, они куда-то едут с мамой и Соколиной, пока все хорошо. Святана и Держанка осознавали, что путь их очень сильно отклонился в сторону, причем не по доброй их воле. Но все дети Уты хорошо знали, от каких славных предков происходят и к чему это их обязывает.

– А расскажи про медведя, – просили они Уту по вечерам на ночлеге.

Это была их любимая баснь, и Ута рассказывала ее множество раз. Но без споров начинала снова:

– Нам с Эльгой тогда было по семь лет. И однажды пошли мы в лес за черникой. Шли, шли, а вдруг смотрим – заблудились, не знаем, в какую сторону идти, и никого из наших рядом нет…

Для детей этот случай из детства матери был уже просто сказкой. Рожденные в Киеве, в семье русского воеводы, они, само собой, ни к какому медведю ни в какой лес не ходили. Где бы она, плесковская кривичанка родом, сыскала на берегу Днепра такого вот Князя-Медведя? А искать полянских волхвов и кудесников нет смысла – не достучатся они до ее плесковских чуров.