– Какой пацан?

– Твой Славка.

– От чего сгорел, от водки?

– Дурак ты, Миша, на стройке соляркой облился и вспыхнул. Беги скорей.

– Врешь.

– Беги, говорят.

– Ладно, наливай.

Никитыч потянулся к бутылке, но Генка сам выдернул зубами пластмассовую пробку и круто опрокинул спасительницу. Его рука дрожала. Густой красный портвейн булькал и пенился. Вино текло по кулаку и капало на стол, но Генка все еще держал бутылку горлышком вниз.

– Добро льешь.

Генка резко повернулся к Никитычу, но сдержался.

Михаил отставил пустой стакан и снова спросил:

– Врешь?

– Беги, кому говорят.

Михаил пошел, медленно, еще надеясь, что его вернут, прислушиваясь к разговору за спиной.

– Может быть, ты пошутил, чтобы нам больше досталось? – спрашивал Никитыч.

– Старый ты человек, а то бы следовало…

Наконец Михаил побежал.

Строили на краю поселка. Улица, поворот, еще один поворот. В боку сильно закололо, и пришлось перейти на шаг. Его никто не окликал, никто не останавливал, впрочем, с чего бы случайные встречные должны заговаривать с ним, но Михаила это встревожило: «Какие могут быть шутки с горючим и зачем пацану тащиться на стройку? Ведь ни одной книжки за, красотища кругом, а ему приспичило на стройку грязь собирать. И сторож хорош, пальнул бы в одного солью, чтобы другим неповадно было, так нет же, давит ухо в укромном уголке смену напролет и никакого дела до того, что шпана по стройке шастает. Горючке что, ее для того и гнали, чтобы она горела, а пацанов хлебом не корми – дай со спичками побаловаться…»

Страх подгонял, и было уже не до боли в боку. Здание стояло почти готовым, оставались только отделочные работы. Запинаясь за комья перепаханной колесами земли, Михаил обежал вокруг него, но не встретил ни души. Он заглянул в окно и позвал Славку, будто мальчишка мог прятаться. В неоштукатуренных стенах заметалось громкое эхо.

Рядом с подъездом стоял чан с холодным битумом.

Под ним серела кучка золы и головешек, сразу было видно, что горели дрова, а соляркой здесь и не пахло.

Этого оказалось достаточно. Как-то сразу пропал страх. Михаил успокоился. Даже на заполошного Генку не злился. Возвращался домой и прикидывал, что сейчас, под шумок, всего удобнее помириться с Ниной.

Дверь была распахнута. «Мало ли что – тепло же». Он осторожно прикрыл ее за собой и на цыпочках прокрался в комнату. Первое, что бросилось в глаза, кровать, которую Нина успела заправить после его поспешного бегства. «Значит, Генка что-нибудь напутал». Из ванной доносился шум льющейся воды. Посреди кухни стояла стиральная машина. Рядом с ней лежала куча белья. «Ну конечно, Генка баламут. Ношусь, как угорелый, а она спокойненько стирает». Он приоткрыл дверь в ванную. Нины там не было. Вернулся в комнату, потом вышел на площадку. А по лестнице уже бежал, не всегда попадая на ступеньки и хватаясь за перила, чтобы не упасть.

Откуда-то еще брались силы. Теперь надо было попасть в другой конец поселка. И, как назло, ни одной машины, не до попутной уж, он бы и встречную заворотил, встал бы посреди дороги и шагу бы не отступил – пусть давят или останавливаются, но ни легковой, ни грузовой, ни самосвала, хоть бы велосипедишко плохонький забыли у подъезда, он бы и на двух колесах долетел.

Тяжело дыша и озираясь, он остановился в больничном коридоре, не зная, где искать своих. В обе стороны уходили белые стены и двери – все одинаково белые. Белизна и тишина отдавали холодом. Михаил не выдержал и крикнул. Из комнаты напротив выбежала сестра.

– Где Славка?

Сестра испуганно посмотрела на него и засеменила по коридору. Михаил догнал ее и схватил за плечо.

– Славка где?

Она осторожно высвободилась.

– Сейчас, сейчас мать позову. Подождите, она сейчас.

Михаил пошел следом. Сестра остановилась.

– Туда нельзя. Вы подождите, пожалуйста. – И убежала.

Смягченные тапочками шаги быстро затихли. Снова белые стены, тишина, холод. Михаил стоял и ждал. Теперь уже идти за сестрой или звать кого-нибудь еще не хватало смелости.

Девушка возвратилась одна.

– Сейчас придет. – Бочком, почти прижимаясь к стене, она юркнула мимо, а возле своей комнаты успокаивающе добавила: – Она молодец.

В глубине коридора появилась женщина в белом халате. Михаил решил, что это врач и ему наконец-то все объяснят. Он оглянулся на сестру – та стояла у приоткрытой двери и не уходила. Один на один разговор получается всегда откровеннее. Сестра могла помешать. Михаил хотел прогнать ее, но женщина в халате уже подошла. И он узнал Нину.

– Зачем пришел?

– Как зачем? Славка же?

Бледная, осунувшаяся, она казалась просто усталой, словно после ночной смены.

– Что с ним? Что для него нужно?

– От тебя ничего.

– Может, пересадку кожи или переливание крови, так у меня ее море, первая группа, она для всех пригодна. – Он что есть силы надавил на ладонь возле недавней ранки. – Вот видишь, у меня ее море.

– Вино это, Миша.

Нина хотела уйти, но он загородил дорогу.

– Ну скажи, чем я могу помочь, я все для него сделаю, в доску расшибусь.

– Ты уже сделал, драться научил.

– Где он?

– Не кричи, там.

Нина повела головой, и Михаил понял, что она показывает на потолок. Но зачем ей показывать туда? Второго этажа в больнице нет. Там только небо.

– Что ты тянешь кота за хвост, где он?

Лицо у Нины вдруг покраснело, сморщилось, и она тоже закричала:

– Уходи! Сколько раз можно повторять! Ведь ты же…

Она не договорила и побежала – и уже скрылась не то за поворотом коридора, не то за одной из дверей, а Михаил все еще собирался догонять ее.

– Бедный мальчик, как его знобило, все тельце тряслось. Отец называется, постыдились бы, на всю больницу разит, – добавила сестра.

– Уйди! – Михаил замахнулся локтем, но не затем, чтобы ударить, просто ему нужно было на кого-то замахнуться.

– Милицию вызвать?

– Вызывай, хоть роту вызывай.

Сестра ничего не сказала и ушла в свою комнату.

Милиции он не боялся. Ему даже хотелось, чтобы за ним приехали. Он подождал, когда сестра запаникует в телефон. Но было тихо. Тогда он постучался и крикнул:

– Ну, где же твоя милиция, долго я буду ждать?

Сестра вышла, и Михаил увидел красную розу на кармане ее халата, старательно вышитые красные лепестки, очень красные. Раньше он их не замечал.

– Вы еще не ушли?

– Ты что, за пацана меня держишь? Я тебе сказал, вызывай, а там видно будет.

– Идите же, сами видели, какая она сейчас.

В голосе ее не было ничего, кроме жалости. Михаилу стало стыдно. Он послушно вышел и поплелся по