И хотя мужчина редко произносил в ответ хоть слово, аббатиса не покидала его.

Может быть, размышлял он, его случай безнадежен. Ни один из разнообразных методов лечения не принес ему никакой пользы. Впоследствии он подумал, что, возможно, пришел к своему решению еще до того, как эти добрые люди начали прилагать усилия, чтобы помочь ему. В конце концов, ему начало казаться бессердечием принимать их заботу, исполненную самых добрых намерений, в то время как он знал, что уже ничто не поможет ему. И однажды он объявил себя исцелившимся. Встал с кровати, сказав, что она нужна им для более тяжелых случаев. Вошел с ними последний раз в церковь, где брат Фирмин, в отличие от сестры Евфимии поверивший во внезапное исцеление, молился Всевышнему с сердечной благодарностью за благословенное чудо.

Потом Оливар ушел.

Но Элевайз знала. Аббатиса Элевайз знала. Когда он пришел к ней, чтобы сообщить, что покидает аббатство, аббатиса, слава Богу, не пыталась остановить его. Будто бы что-то в ней говорило: «Мы, мои монахи, мои монахини и я, сделали все, что могли. Если ты снова хочешь обрести себя, только Бог может помочь тебе. Теперь ты в Его руках».

Он опустился перед ней на колени и шепотом попросил благословения. Аббатиса едва слышно вздохнула, словно прочла, что таилось в его сердце. Потом он почувствовал прикосновение ее пальца к своей голове. Она начертила крест на его лбу и сказала тихо: «Господь с тобой, Оливар».

И отдала ему крест Гунноры.

Он вернулся домой к Брайсу, так как это было единственное место, куда он мог направиться. Брайс все время старался развеселить его и заставить забыть о горе. Милый старина Брайс. Оливар улыбнулся при воспоминании о брате. Брайс был растерян. Он всегда терялся, столкнувшись с чувством, слишком глубоким для его понимания. Он даже предложил отправиться в паломничество. «Мы могли бы пойти в Сантьяго! Мы могли бы дойти даже до Священного города, если неверные впустят нас! – восклицал он. – Как тебе такая идея, Оливар? Разве это не прекрасно – уехать отсюда прочь, скакать вместе по дорогам, встречать новых людей, видеть восхитительные пейзажи? Мне этого очень хочется! Мне страстно хочется этого, правда! Я поеду куда угодно, если это поможет тебе».

В аббатстве ему рассказали и о том, другом деле, с сумасбродной кузиной Гунноры Эланорой. Оливару было жалко их обоих, ее и глупого мальчишку мужа. Они были жадными, завистливыми, это верно, но кто бы ни вообразил, что они убили Гуннору, что Эланора держала ее, пока Милон орудовал ножом, он был не прав. Оливар не сомневался, что Милон не способен на убийство. Во всяком случае, на безжалостное и расчетливое убийство, хотя он и задушил Эланору в горячке яростной ссоры.

За это Милон предстал перед судом.

Аббатиса и тот высокий рыцарь, посланный расследовать эти смерти, дали показания. Не слишком охотно – так, по крайней мере, говорили в народе. Они не осуждали Милона, а лишь честно ответили на вопросы, которые им были заданы. И пытались, как могли, говорить в его пользу.

Но правда была достаточно скверной, и Милона приговорили к повешению. За убийство. Он убил Эланору, свою прелестную, очаровательную юную жену. Он признал все, и приговор был вынесен. Милон взывал к Творцу, умолял о прощении, кричал, что он не хотел ее убивать, что ее смерть была ужасной случайностью, что он отдал бы все, свою собственную жизнь, лишь бы увидеть ее живой, смеющейся и танцующей с ним.

Оливар сочувствовал ему. И хотя он вынужден был признать, что его возлюбленная Гуннора не была женщиной, склонной к веселью или танцам, – она не отличалась легкомыслием – однако он также без раздумий отдал бы свою собственную жизнь, лишь бы она снова была жива.

Но законы природы здесь бессильны. И законы Бога – тоже.

Когда Милона повесили и похоронили, Брайс решил оставить все эти горестные события позади.

Несмотря на потерю жены, несмотря на гибель ее сестры в результате несчастного случая, гибель, которая опустошила душу его родного брата, несмотря на то, что этот ублюдок, кузен его жены, умер от руки палача за убийство собственной жены, Брайс вернулся к нормальной жизни, что многие называли недопустимой спешкой.

Они не правы, думал Оливар. Они не знали Брайса. Не понимали его прямую, простую натуру. Пусть ему не хватает сентиментальности, пусть его можно считать поверхностным… Нет, поправил он себя, на самом деле Брайс не был поверхностным. Он был практичным, твердо стоящим на земле человеком с не слишком развитым воображением. Но он был хорошим человеком. Через какое-то время он мог бы снова жениться, хотя, конечно, никакая невеста не принесет ему то, что было бы у него, если бы Диллиан не умерла раньше своего отца. Не так много отцов владеют поместьями, подобными Уинноулендз.

К короне перешло целое состояние. И ходил слух, что новый король Ричард собирался наградить частью имения и дома того высокого рыцаря…

Так или не так, мне все равно, думал Оливар, приближаясь к реке. Пусть рыцарь извлечет из этого выгоду. В Уинноулендз никто не был по-настоящему счастлив. Во всяком случае, во времена Аларда. Пусть этот рыцарь, если сможет, добьется лучшего. Я уже… меня уже не интересуют подобные вещи.

Он вышел к воде неподалеку от отмели, где по весне резвятся лососи, и сел на мокрую траву. Он и Гуннора часто приходили сюда, вот почему это стало его особенным местом.

Оливар всегда думал, что Гуннора имела какие-то намерения в отношении его брата. Брайс, старший сын в Родербридже, должен был обручиться со старшей дочерью Аларда из Уинноулендз. Оливар, любивший ее все жизнь, сколько себя помнит, вынужден был смотреть, как Брайс и Гуннора сидят рядом за столом на праздниках или вместе танцуют. Затем, совершенно неожиданно, появился крошечный проблеск надежды. Незадолго до ее восемнадцатого дня рождения, во время которого, как все ожидали, должно было быть объявлено о помолвке, она стала искать общества Оливара.

– Я не хочу выходить за твоего брата, – сказала она. Прямо здесь, у реки, на этом самом месте. – Я не люблю его. Я думаю, он не сделает меня счастливой.

Оливар пытался прочитать выражение ее темно-синих глаз.

Почему она говорит об этом ему? Почему она взяла на себя труд разыскать его здесь?

Возможно ли… возможно ли, что она не любила его брата, потому что любила другого?

Его?

Он шагнул вперед. Он не коснулся ее – о нет, нет, это было не тогда, – и напряженное молчание продолжилось.

Леди не должна говорить первой о таких вещах, он прекрасно знал это. Знал всегда. Поэтому его сердце колотилось, а во рту пересохло так, что он едва мог вымолвить слово. Вдруг он заговорил.

Он сказал, просто, смущенно:

– Леди, как вы думаете, можете ли вы полюбить меня?

Она не ответила, просто скромно опустила глаза.

– Я люблю вас, Гуннора, – поспешно продолжил он, – я всегда любил вас! Вы согласитесь выйти за меня?

Она подняла голову. Встретила взгляд его полных отчаяния глаз. И на долю секунды в ее глазах он увидел странное чувство.