Когда-то давно, в детстве уже почти незнакомой мне девочки, Дианы Снеговой, те немногие раны, которые ей удавалось получать, несмотря на строгий надзор, заживали с поразительной скоростью, не оставляя и следа. Но могло ли это помочь сейчас? И хотела ли я этого?..

Смерть была рядом. Я чувствовала ее холодное дыхание и не боялась. Впервые мое тело, разум и душа были готовы принять ее без сопротивления — как неизбежность. Сколько раз ускользала я от нее с невероятным упорством, уверенная, что это окончательно. Сейчас это лишь вызывало улыбку. Смерть все равно нашла меня, перед концом сковав цепями недоверия …

Мне хотелось только одного — умереть быстрей. И даже не потому, что жизнь терзала меня невыносимой болью. Просто я знала, что спустя время, переступив гордыню, Кристоф неизбежно задумается о происшедшем — уж слишком многое было шито белыми нитками. Я была уверена — он узнает правду рано или поздно. И я страстно желала, чтобы это было поздно…

А потом пришел холод. Первые его прикосновения были почти незаметны — робкие мурашки не могли пробиться сквозь мощный оркестр боли. Но с каждой минутой ледяной язык лизал мое тело все настойчивей, усиливая в ранах боль, которая, как казалось совсем недавно, уже не могла быть сильнее. И неожиданно я обнаружила себя в позе зародыша, скорчившись от судорожных спазмов…

«У меня жар», — поняла я и улыбнулась, снова разрывая запекшуюся рану на губе и не ощущая текущей крови. — «Теперь уже недолго…».

— … даже чудовища имеют право на счастье…

Наверное, но их счастье чудовищно…

— …Никогда не видел тебя такой…

И я тебе нравлюсь такая?..

— …Я хочу, чтобы ты была рядом со мной. Всегда.

Я буду, Кристоф. Ведь у меня нет выбора. Я останусь в этом подземелье навечно… Рядом с тобой…

— О, нет, госпожа…держитесь, уже недолго…

Я на это и надеюсь — что осталось недолго…

К моим губам что-то прикоснулось, приоткрывая, вливая жидкость, и я глотнула. Еще раз, и еще… Из-за жара вода была горькой на вкус, но облегчение от утоленной жажды делало это несущественным.

— К-какая… какая я тебе… г-госпожа… — мой голос прошелестел еле слышно для меня самой.

— Молчите, госпожа — берегите силы …

Открыть глаза оказалось непосильной задачей. Сквозь узенькие щелочки, ослепленная тусклым светом, льющимся из дверного проема, я смогла разглядеть темную фигуру охранника (надзирателя?), сидящего возле меня на корточках. В сочувствии цокнув языком, он сообщил мне доверительно:

— Я от госпожи Мойры прихожусь, — будто это объясняло все.

— Мойра… — вспышка воспоминаний согрела меня на мгновенье, — единственная… кому я… небезразлична…

Последовавший ответ исчез без следа в моей памяти.

И я провалилась в бездну…

* * *

Из небытия меня вырвал протяжный скрип. С трудом приоткрыв глаза, я различила светлый прямоугольник распахнутой двери.

Заслонив свет, в проеме застыла высокая широкоплечая фигура.

Удивляя саму себя бесконечными резервами, я выдавила что-то, похожее на смех.

— Кристоф… — смех превратился в кашель, — как я рада… безумно… любовь моя…

Пришло время уменьшить количество здоровых органов? Ты опоздал, хотелось мне сказать — их не осталось вовсе. А если ты пришел убить меня, как обещал — удовольствие будет сомнительным. Я мечтаю о смерти…

Я так хотела запустить в него этими словами и изрезать в куски, но все силы были уже истрачены.

Он двинулся ко мне, все такой же неразличимый во тьме камеры. Свет позади него играл с моим бредившим сознанием, делая вошедшего то выше, то ниже, истончая его фигуру, а потом вдруг добавляя ей объема. Мне нужно было увидеть его глаза, но я не могла разглядеть даже лица.

А он вдруг опустился на колени рядом и протянул ко мне дрожащие пальцы. Резко выдохнув и остановив их пляску, он начал складывать мое разбитое тело себе на руки. Осторожно, бережно, нежно…

Цепляясь за его одежду пауком, моя рука добралась до лица. Увы, она была так же слепа, как и глаза — я не могла разобрать его выражения. Но пропустить торопливые поцелуи, покрывшие мои пальцы, ладонь и запястье было невозможно. Горячие капли потекли вниз к локтю…

А-а-а…

— Как быстро…

Слишком быстро он узнал правду — я не успела умереть. Как жаль.

И теперь мне придется выздоравливать под присмотром лучших врачей, которые соберут меня вновь — починят любимую игрушку, разбитую по небрежности.

Придется выслушивать бесконечные бессмысленные извинения и заверения в любви…

И быть рядом…

* * *

Я горела.

Жар владел моим телом и разумом безраздельно, стирая время, оставляя крошечные оконца для реальности, дополняя ее смазанные картинки красочными видениями прошлого…

…Темные кроны вековых деревьев покачиваются вверху — меня несут сквозь спящий сад. Ночной ветерок на моем лице, и огромные разноцветные звезды в небе. Вот я лечу в него, крича от восторга, зная, что внизу меня ждут сильные руки любимого… И падаю мимо, разбиваясь вдребезги о ледяной пол тюремной камеры…

…Жуткие ругательства, умело выстроенные в многоэтажные здания, поражающие воображение своей неповторимостью. Даже в бреду я знаю, что говорить такое в присутствии дамы не станет ни один уважающий себя мужчина. А, пожалуй, и без ее присутствия. Тем более нереально слышать это от пожилого благообразного человека в белом халате, склонившегося надо мной, доктора, судя по всему.

— Что за чудовище сделало это с ней?!

Молчи, глупый доктор! Разве тебе не известно, что это чудовище рядом? За дерзость в его доме наказывают иначе, чем в других местах.

Звук нажимаемых кнопок.

— Для вас есть еда.

— Кристоф, нет! Кристоф, отмени приказ, умоляю тебя, умоляю…

…Бесчисленные прикосновения, почти неощутимые на горящей коже — пальпирующие, проникающие, тянущие. Запах йода, аритмичные позвякивания металлических инструментов, резкая вонь препаратов, тихое гудение приборов, электронное попискивание… И надо всем — сильная головная боль.

— Я не выдержу.

— Выдержишь…И если мы пропустим часть тестов, никто не перегрызет нам горло.

Не шути так страшно, Кайл, ты же знаешь — перегрызет…

…Знакомые пальцы, ласкающие мое лицо, шею, руки. Бесчисленные поцелуи на веках, на лбу, на губах — еле слышные, легкие, как перышко… Неразборчивые слова, сливающиеся в нежное воркование, где мне понятно лишь одно — «Диана…любимая…».

А потом тот же голос, рычащий проклятия, обещающий смерть в наказание.