– Мэри, – шепчет оно.

Я беру маму за руку – впервые с того рокового Дня труда где-то между бунтом и заурядностью. И плачу, глядя в окно и надеясь, что она не скажет того, что, как я уверена, собирается сказать.

– Прости, – шепчет она между всхлипами. – Я не хотела, чтобы ты видела меня такой. Прости, мне так жаль.

– Все хорошо, мам. – Слова вываливаются уродливыми гнусавыми булыжниками, и я обнимаю маму так крепко, как не обнимала никого и никогда. – Все хорошо, – повторяю, потому что, если продолжу это говорить, возможно, так и будет.

«Все хорошо все хорошо все хорошо».

Я опускаю голову маме на плечо и смотрю в затемненное окно, почти ожидая, что вдалеке сейчас распустится фейерверк. Боже, вот это была бы штука из Штук. Или нет, но все хорошо. Сегодня такой же День труда. И мы бунтуем, только иначе.

А потом Кэти тянет меня за руку.

– Пора, – шепчет она и идет к двери.

Я киваю, целую маму в лоб, поворачиваюсь и тут вижу туалетный столик – не тот самый, но очень на него похожий – возле кровати. Темного дерева, с вытравленной тут и там виноградной лозой, столь популярной в свое время. И хотя задняя стенка достаточно невысокая, прикрепленное к ней зеркало тянется до самого потолка, возвышаясь над комнатой, будто завоеватель. Я подхожу ближе и вижу тоненькую трещину, рассекающую зеркало сверху донизу. Затем встаю точно по центру, и каждая половина моего лица оказывается по ту или другую сторону трещины.

Правая сторона Мим и Левая сторона Мим.

Мим, разделенная пополам.

Мое отражение – бессмысленная смесь просроченных ингредиентов: исхудавшее, незнакомое, опытное, тоскующее, повзрослевшее, измученное… перечислять можно бесконечно. Правый глаз почти закрыт. Молния, повторяя линию трещины, тянется вниз, вниз… и я вдруг замечаю, что толстовка у меня самого глубокого, грязного и насыщенного оттенка крови.

Вспышка. Правая сторона Мим поворачивается к Левой стороне Мим и задает ох-как-много вопросов. Опираясь рукой на столик, я вспоминаю свой недавний сон: старые ноги, шепот, отражение наших лиц. Маминой полки для косметики здесь нет, но сама косметика есть. Духи, румяна, подводка, тональный крем. Все, кроме…

Вытаскиваю из кармана джинсов боевую раскраску и верчу меж пальцев. Как и я, она изменилась за это путешествие, стерлась почти до основания. Но в последний раз я не закончила рисунок, так что немного помады осталось. И я знаю, как ей воспользоваться.

Размашистым шагом пересекаю комнату и встаю между мамой и затемненным окном. Опустив голову, гляжу на ее ноги все в тех же старых хлипких тапочкам – рядом с моими, все в тех же старых хлипких кроссовках. Так много общего…

Я снимаю колпачок, выкручиваю помаду, и, точно феникс, восстающий из пепла, она всплывает, готовая потрудиться. Кэти молча ждет у двери, не пытаясь меня остановить и не подгоняя.

– Ты выглядишь иначе, – шепчет мама.

Я совсем не ожидала, что она заговорит, так что слегка теряюсь.

Поднимаю глаза и отвечаю на мамин взгляд:

– Я подстриглась.

Она качает головой и тянется к моему уху:

– Ты выглядишь как моя Мэри.

Слезы льются градом. А перед глазами новая картинка: мой пузырек «Абилитола», истинный талисман разочарования, уютно устроившийся на дне рюкзака. Я уже несколько дней не поклонялась ее величеству Привычке и все же чувствую себя Мим, как никогда прежде.

Я вытираю глаза, одну руку кладу маме на плечо, а между большим и указательным пальцами другой сжимаю помаду и наклоняюсь:

– Я кое-что тебе покажу…

Мама слегка улыбается, и я тоже, вспоминая свой первый и последний макияж. Я крашу ее губы, равномерно, аккуратно, чтобы не пропустить сложные уголки и не выйти за контур. Она смотрит на меня полными не-знаю-чего глазами… удивления, наверное, признательности, смущения, любви. Всего, всего сразу.

Закончив, я отступаю и любуюсь своей работой. Это по-прежнему лишь тень прежней мамы, но появилось что-то, чего минуту назад не было: проблеск молодости или слабое сияние в глубине глаз. Мелочь, но такая важная.

– Взгляни на себя. – Я улыбаюсь и плачу. – Ты прекрасна.

Затем целую маму в лоб и киваю Кэти. Но прежде чем выйти из комнаты «22», я ставлю пустой тюбик от помады на ее новый туалетный столик, на его законное место.

Я вслед за Кэти выхожу на улицу и надеваю авиаторы Альберта.

– Только сейчас поняла, насколько там было темно, – говорит Кэти.

«Метафора», – думаю я.

– Хочешь чего-нибудь китайского, Мим? Умираю с голоду.

Пустая бумажка из печенья с предсказанием всплывает перед глазами, но прежде, чем я успеваю ответить «нет, спасибо», в голову приходит кое-что поважнее.

– Нигде не видишь Бека или Уолта? – спрашиваю я, оглядываясь по сторонам.

Кэти роется в своей гигантской сумке:

– Проклятие. Кажется, я забыла ключи на стойке. Подождешь минутку?

Она возвращается в здание, а я шарю глазами по лужайке. Затем перехожу к парковке, и мое бедное сердце – и так уже оставившее часть себя в комнате «22» – ухает на дно. Дядя Фил, верный ржавый синий пикап, исчез.

Я достаю из рюкзака телефон, собираясь позвонить Беку, но тут вспоминаю… он потерял телефон. И теперь воспоминания-костяшки уже не падают, а обрушиваются друг на друга с грохотом: потерянный мобильник сбивает «Ашленд Инн», сбивает «Я люблю Люси», сбивает пустую парковку, сбивает, сбивает, сбивает.

«Мы начнем заново, когда ты вернешься. Да же, Уолт?»

Я прижимаю руку к груди, чувствую, как бьется сердце…

«Эй, эй, я Уолт».

…тук…

«Чертовски верно».

…тук…

Камера фокусируется на моих глазах.

«А как же голоса, Мим? В последнее время у тебя были приступы?»

Зрители напряженно смотрят.

«Я Мим Мэлоун. Я Мим – одинокий клоун. Я одна».

Красная толстовка, бассейн на крыше, нетронутый пузырек «Абилитола».

«Я не сумасшедшая».

Пустое место на парковке.

«У тебя бывало чувство, будто ты потеряла нечто очень ценное, а потом выяснила, что оно тебе никогда и не принадлежало?»

Все мои острые углы.

И сила, мощная, словно отлив, затягивает меня в открытое море, Море Деревьев, а потом тащит на дно. Внизу много странного: растения и животные, тайное общество существ, борющихся и выживающих в борьбе за выживание. Пейзаж размыт, но земля твердая. Я наблюдаю за собой, Аква-Мим, словно через объектив: она затененная, синяя, голая под водой, плывет против течения, задержав дыхание. Плывет прямиком к радужному цветку, что призывает ее «проживать жизнь», цветку, который предлагает «начать заново». Она гребет вверх, все выше и выше, чувствуя, как тяжелеет, пока ее голова наконец не выныривает над водой и…