— Очень уж похоже на фантастику… — нерешительно сказал Московкин. — При всем уважении к Саше…

— Похоже только со стороны, — запальчиво возразил Салазкин. — Кое-кто проник поглубже и понял, что дело пахнет керосином. То есть его ненадобностью. Керосина этого… Когда энергия хронополя станет общедоступной, нефть сделается ненужной…

— Ну и кому от этого плохо? — удивился Каперанг. — Неограниченность плаваний и полетов…

— Здрасте! "Кому плохо"! — совсем по-ребячьи воскликнул Салазкин. — Владельцам скважин и перегонных заводов. Нефтепроводов. Бензозаправок… Плохо всем, кто наживается за счет добычи нефти и газа, за счет спекуляций. Плохо правительствам, которые строят на этом свою политику. Нефть — мировая валюта. Без нее множество вещей и понятий лишаются смысла. И прежде всего исчезает колоссальная возможность обогащаться… Люди добрые, подумайте! Разве медународная мафия, которая вертит властями разных стран и стравливает народы в войнах, допустит такое? Они доберутся до автора идеи, будь он даже на Марсе, а не в Мексике…

— М-да… Ну, давайте за торжество Сашиной идеи, — сказал Московкин. Стал разливать.

— Я понимаю, что мой рассказ кажется сюжетом из серии "Звездные загадки", — обиженно проговорил Салазкин. — Только…

— Не кажется, — перебил его Каховский. — Мне, по крайней мере, не кажется. Многое здесь переплелось так, что похоже на правду… Кстати, сейчас покажу одну вещь… — Он обернулся, ухватил стоявший на полу кейс, достал большой фотоснимок. — Вот. Вид с вертолета…

На снимке была щетинистая поверхность, а на ней рельефный круг размером с блюдце. От него тянулся слегка искривленный отросток.

— Тот самый поваленный непонятными силами лес, — с ноткой озабоченности объяснил Каховский. — Похоже на известные круги пшеничных полей, только масштабнее… И вот еще. Раньше, бывало, что от кругов тоже отходил разные линии, соединялись, пересекались. Но они были прямые. А эта с изгибом. Похоже на Сашин символ — колесико с завитком, не правда ли?.. Я понимаю, это просто совпадение, но уж очень какое-то… как говорится, в жилу…

— Елки-палки, — восхищенно сказал Кинтель. — Салазкин, смотри.

— Очень даже смотрю, — кивнул тот.

— И вот что знаменательно, — продолжал Каховский. — После расчетов и предварительной расшифровки у этого объекта опять же выявляются свойства календаря. Причем, календаря, излучающего какую-то энергию… По крайней мере, вертолет над этой вот фигурой каждый раз начинал выть с удвоенной силой…

— Обалдеть, — сказал Корнеич. — Сережа, подари эту фотографию для музея.

— Подарю… И не эту, а покрупнее. Мы их там нашлепали немало, даже для экипажа вертолета. Командир провел над снимком ладонью и говорит: "От него будто ветер…" Другие, правда, не ощущали, а он все равно: "Это вроде как тот ветер, который бил с земли по лопастям…"

— Ветер времени, да? — спросил Кинтель. То ли у Каховского, то ли у Салазкина.

— Или… время ветра… — будто издалека сказал Московкин. — Ребята… я вот что подумал. Тёмины стихи… Может, это не просто детский талант, а прозрение? Помните?

— Еще бы… — сказал Салазкин.

— Кстати… Даня, ты ведь наверно будешь писать про это дело? — встряхнулся Олег Петрович. —

— Само собой, — хмыкнул Корнеич. — Начал уже.

— Тогда, может быть, вставишь в статью это стихотворение? Все-таки будет память о мальчике. Или… я сейчас подумал… есть в газетах страницы детского творчества. Что если там напечатать несколько Тёминых стихов? У него их около десятка. И рисунки… Все это в старой, чужой, видимо, тетрадке. На оборотах исписанных страниц.

— Покажи, — быстро сказал Корнеич. Он ни о чем таком еще не подумал, но странно дернулись нервы.

Московкин выбрался из за стола, подошел к подоконнику. Пошевелил на нем газеты, взял из-под них толстую тетрадку в покоробленных черных корочках. Протянул Корнеичу. Рядом оказался Салазкин, перехватил тетрадь, рывком развернул.

— Святое небо…

2

—Значит, не было никаких похитителей, — сказал Корнеич, когда тетрадь рассмотрели со всех сторон. — Обыкновенные жулики. Украли кейс в надежде, что там деньги… Скорее всего, беспризорники…

— Возможно, тот же Тёмка. — вздохнул Кинтель. А что? Если жизнь такая…

— Едва ли, — возразил Московкин. — Тёма был слишком смирный. И вообще… не такой… Скорее всего, тетрадь выбросили, а он подобрал, чтобы писать…

Салазкин медленно поговорил:

— Только за то, что он сберег ее, мы должны молиться за него всю жизнь… — Он погладил тетрадку и развернул ее снова. Наугад. От россыпи непонятных слов и формул на сероватых страницах зарябило в глазах.

— Разберешься? — шепотом спросил Кинтель.

— Когда-нибудь. Может быть, через годы, — тоже совсем тихо ответил Салазкин. — Это ведь… скорее всего расшифровка того понятия . Которое скрыто в том значке — колесо и маленький парус над ним… Смотрите, здесь в записях значка нет, но он нарисован в начале…

И в самом деле, на внутренней стороне мятой корочки был карандашом изображен всем знакомый символ: колесико со спицами, а над ним что-то вроде острого крылышка.

— Помните, в первой тетради этот значок то и дело стоит в записях, — уже громче и возбужденнее заговорил Салазкин. — Он как бы заявляет: излагаемые здесь законы и действия возможны только при условиях, зашифрованных этим значком. Видимо, очень сложные условия, раз на их расшифровку ушла еще одна тетрадь… Впрочем, это пока догадки… Но… Олег Петрович, у вас есть ксерокс? Это нельзя оставлять в одном экземпляре…

— Слава богу, есть. Андрюша Ткачук подарил недавно, чтобы мы выпускали газету… Пошли, ребята.

И все двинулись через двор (теперь уже опустевший) к основному корпусу детдома. Было ощущение, словно попали внутрь какой-то загадочной книжки.

В полутемном коридоре Московкин отомкнул обшарпанную дверь, за ней оказалась комнатка с детскими рисунками на стенах, с полками, где белели рулоны ватмана и пестрели картонные коробки. Пахло старой бумагой и красками. Московкин щелкнул выключателем, хотя на рисунках еще лежали рыжие пятнышки закатного солнца. Впрочем, Салазкин тут же задернул плотную штору. Улыбнулся виновато:

— На всякий случай…

Ксерокс располагался на обширном, как верстак, столе. Недовольно загудел, когда включили. Московкин достал пачку бумаги, взял у Салазкина тетрадь.

— Давайте, я займусь. Эта машина требует особого подхода… Можно делать разворот на один лист?

— Можно, — кивнул Салазкин. — Лишь бы четкость везде была…

— Будет четкость… А Тёмины стихи и рисунки я потом, отдельно…

— Нет, Олег Петрович, — быстро сказал Салазкин. Делайте все подряд, как есть… Может, я малость чокнутый, но… мне чудится какая-то взаимосвязь. Ну, не случайно все это, поверьте мне. Медведев, тетрадь, Тёма, его стихи на обороте формул… Все в одном… Конечно, можно сказать, что бред, но… пусть.