сами с егерями потолкаются. А как можно будет отойти, они с Кондратом в лес уйдут. Или с Никодимычем. И пусть их егеря в лесах ловят, а старшина прикроет, сколько сможет.

Говорил Рябой вроде в шутку, но глаза оставались серьёзными, да и старшина его поддержал. И я согласился. Потому что… Я никогда не умел разбираться в людях, но офисное моё прошлое, да и вся моя прошедшая жизнь просто вопили мне: они не врут. Им надоело бегать. Они увидели, что даже очень умелых немцев можно бить, немецкий пулемёт и немецкие винтовки в их руках – самое лучшее тому доказательство.

А через два часа, когда мы уже проходили мимо острова, на котором остался политрук Стёпкиной заставы, раздались сначала отдалённые выстрелы из винтовок, потом пулемётные очереди, а затем взрывы миномётных мин. А мы прошли мимо острова и прошли ещё около двенадцати километров до той дальней реки, где я увидел баркас…

Да. Я увидел тот самый безмоторный рыболовный баркас, стоящий на берегу озера на противоположной стороне неширокой, но быстрой речки, пробившей себе путь между обломками скал. А ещё я увидел Мишу, одного из тех пограничников, которые присоединились ко мне ещё там, у моста, и понял, что мой план Шатун со Степаном немного подкорректировали. Потому что убивать немцев из засады намного лучше, чем идти в безнадёжную штыковую атаку, мечтая добежать до врага раньше, чем тебя расстреляют из того самого немецкого пулемёта, который сейчас поджидает своих бывших хозяев.

Когда мы подошли поближе, то увидели, что в корректировке моего плана поучаствовали и Шатун с Алевтиной. Баркас был пуст и полузатоплен, потому что пробит несколькими пулемётными очередями, и в нём почти до середины бортов плескалась вода, а ещё за баркасом стояла четырёхвёсельная лодка, на которой Миша перевёз нас через реку. Так что мы перешли её, так и не замочив ног, но я уже настолько устал, что отрубился сразу, как только мы дошли до приготовленного для меня спального места под очередной карельской сосной.

…и проспал несколько часов как младенец, и только тогда узнал, что с политруком остался красноармеец Филимон Уздов, девятнадцатилетний мальчишка с наивным детским лицом и нежным пушком вместо усов. Он даже ещё не начинал бриться.

…а я ещё жив и мне пора делать то, что я умею делать лучше всего – устраивать егерям сюрпризы. Пока есть время. В том числе и вьетнамские, про которые я когда-то читал в интернете.

* * *

Густав Брандт стоял у тела последнего русского солдата. Это был тот самый солдат, которого выкрали его сослуживцы из посёлка. И тот, которого ломал его помощник унтерштурмфюрер СС Фриц Хенке. У него не было документов, и он за все допросы назвал только своё звание – старшина, но это и так было видно по его петлицам. Больше за всё время он не сказал ни слова, а Хенке умел допрашивать людей. Очень хорошо умел это делать, но, видимо, не слишком хорошо для этого упёртого большевика. Потому что старшина не сказал ни слова тогда, но за него сейчас сказал немецкий пулемёт, захваченный у деревни.

Там, в стылой воде этого гигантского озера, остывали восемнадцать солдат гауптштурмфюрера – все, кто переправлялся на надувных лодках. Ещё одиннадцать его солдат погибли во время короткого боя со всего пятью пехотинцами. Тринадцать человек было ранено, четверо из них тяжело. Большевиков всех пришлось уничтожить, закидав минами, но про старшину никто не знал – его пулемёт молчал до последнего, и он начал стрелять, только когда погибли эти пятеро.

Впрочем, нет. Пехотинцев было только трое, а двое являлись местными полицейскими из тех шестерых, которые пропали в деревне. Штурмшарфюрер Курт Брюме узнал их, но главное, среди них был старший полицейский одного из посёлков. Он был на хорошем счету, потому что большевики убили его сына и ему сразу стали доверять. Этот старик служил недолго, но очень хорошо, выдав несколько скрывавшихся коммунистов, а теперь он лежит здесь, на этом берегу очередной реки. И этот проклятый русский тоже стрелял в его солдат.

Значит, им всем нельзя верить. Теперь он погонит этих скотов вперёд перед своими солдатами, и пусть отрабатывают свой усиленный паёк, который жрут не только они, но и все их выродки. Густаву очень дорого обошлась эта переправа. Слишком дорого, но дальше таких рек впереди больше нет, а вот следы есть, и детские в том числе, а когда он поймает этих крысёнышей, он лично поджарит одного из них на глазах его матери, чтобы она была поразговорчивее.

Спустя шесть часов Густав Бранд уже не верил, что он когда-нибудь увидит хотя бы одного живого русского солдата. Куча трупов полицейских, валяющихся на берегу озера напротив небольшого острова, только подчёркивала это утверждение. Эти скоты даже не смогли умереть, как солдаты, разбегаясь под пулемётными очередями очередного русского фанатика, как крысы. К сожалению, вместе с ними погиб и штурмшарфюрер Брюме с пятерыми своими подчинёнными, сопровождавшими этих мерзких недочеловеков.

Пулемётчика пришлось обходить по лесу, но он всё равно стрелял, даже увидев шевелившиеся ветки, и двое солдат были ранены. Миномётный обстрел ничего не дал, так как мин было крайне мало, и Густав решил не задерживаться у острова надолго, вызвав по рации финские части. Тем более что достать большевистских фанатиков через узкую полоску воды не было никакой возможности.

Ушедший вперёд Брандт никогда не узнает, что всего двое защитников границы продержатся против регулярных финских войск более пяти суток, стреляя во всё, что шевелится на берегу озера. Погибнут политрук Яковенко и красноармеец Уздов только тогда, когда финны привезут с той стороны озера миномёты, и несколько сотен мин превратят все укрытия на этом небольшом острове в гранитную пыль.

Вообще-то эти русские диверсанты уже который день удивляли Брандта. В небольшом домике, где большевики укрывали детей, была поставлена хитрая мина-ловушка, и у командира первого взвода унтерштурмфюрера Тапперта погибли двое солдат. На лесной тропинке стоял охотничий самопал, сделанный из обычного охотничьего ружья, и трое солдат получили ранения. Второй такой самопал удалость разрядить, равно как и несколько русских гранат с натянутыми поперёк тропы телефонными проводами.

На той стороне реки, уже когда они подавили сопротивление русских, при высадке из последней оставшейся целой резиновой лодки один из солдат стронул камень, и тут же взорвалась подложенная под него граната. Четверо были ранены, один солдат погиб.

А потом они обнаружили палатку. Обычную, ничем не примечательную брезентовую палатку. Наученный горьким опытом Брандт отправил