синхронизированные полеты, ритуальное кормление. Шалашники, чтобы привлечь внимание самки, даже строят сложные сооружения, похожие на свадебные беседки. Напротив, у попугаев сближение происходит в свободной форме и чем-то напоминает знакомство в баре. В нем даже меньше устойчивой ритуальности, чем в танцах старшеклассников.

Подобно человеческой молодежи, ара иногда позволяют себе некоторые прихоти и преходящие увлечения. Иногда они месяцами посещают исключительно один и тот же участок на глинистом обрыве, а на следующие несколько недель вдруг перемещаются на другой участок. Потом ни с того ни с сего они могут вернуться обратно.

«Это примерно как посещать модный клуб, куда ходят все, – говорит Дон. – А потом модным оказывается какой-нибудь другой клуб. Без особых на то причин. Предсказать это невозможно».

Как ни странно, ара не меняют места, куда прилетают за глиной. Широко известный по фотографиям обрыв Чунчо находится всего в 10 километрах ниже по реке. Любой ара мог бы долететь туда за 15 минут. Но птицы, посещающие один глинистый склон, очень редко меняют его на другой, а то и вовсе никогда этого не делают.

«Некоторые особенности их поведения мне непонятны, – признается Дон. – Многие особенности. Иногда они просто ставят меня в тупик. Думаю, здесь немало всего происходит на культурном уровне».

Дон рассказывает мне об одном глинистом обрыве, который постоянно посещают зеленокрылые ара, но куда никогда не летают гнездящиеся по соседству красные ара. А краснобрюхие ара или черноголовые лорито никогда не посещают Чунчо. «Не знаю почему. Это очень странно». Дон слышит голоса скальных которр, но они здесь не садятся, а предпочитают другой обрыв, неподалеку. «Использование именно этого выхода глины не относится к их культуре, – говорит он. – Другие вовсю используют его, так почему бы им тоже так не делать? Для меня в их поведении нет никакого смысла».

На самом деле в этом и заключается один из аспектов культуры: она и не должна иметь смысл. Колорадо – единственный глинистый обрыв, где собирается столько видов попугаев, причем, как считает Дон, просто «по прихоти». Но культура нередко и есть своего рода прихоть, каприз. В одном человеческом обществе принято носить такие причудливые шляпы, в другой сякие, не менее причудливые. И они никогда не кажутся нам странными; для нас шляпы – просто шляпы.

Исследователи вроде Дона Брайтсмита – да, собственно, и меня самого – постигают мир живой природы, в первую очередь задаваясь вопросом, как и почему возникло то или иное явление; мы полагаемся на логику и хотим знать причину, почему животные что-то делают. «Почему?» – очень полезный вопрос, поиски ответа на который могут дать многое. Но иногда и он не дает полного понимания. Судя по всему, некоторые животные в ходе эволюции приобрели способность совершать те или иные поступки просто так, без особой на то причины. Такая способность есть у человека. И, похоже, у попугаев тоже. Чтобы культура развивалась, кто-то должен делать что-то такое, чего прежде никто никогда не делал. А потом это «что-то» должно получить распространение. Некоторые традиции и есть чьи-то прихоти, впоследствии подхваченные другими.

«У меня такое ощущение, что попугаями управляют капризы и привычки, – говорит Дон. – По какой-то причине, а может, и вовсе без причины, просто в силу их социальности, они вдруг начинают делать что-то новое».

Птицы наблюдают друг за другом и часто копируют чужое поведение[183]. Иногда, например, какая-нибудь пара в стае начинает чиститься, и тут же еще несколько пар вокруг принимаются делать то же самое.

«Мне кажется, они все время внимательно смотрят друг за другом», – замечает Дон.

Гомон попугаев создает впечатление обмена информацией. Он несет в себе какие-то сведения. Но только попугаи знают, какие. Дон говорит, что ему приходилось бывать в местах, где амазоны очень молчаливы. И вот в чем особенность тех мест: живущие там люди охотятся на попугаев как на дичь – они едят их. Попугаи знают, что их могут обнаружить. Но, когда они издают звуки, это не то же самое, что человеческая речь с ее обширным словарным запасом и правилами грамматики и синтаксиса.

Возможно, смысл и назначение их голосового общения те же, что и у нас, когда мы собираемся вместе, чтобы играть музыку; возможно, эти звуки просто помогают попугаям сблизиться, почувствовать себя единой группой. Если чистое вокальное самовыражение древнее, чем слова, то, вероятно, искусство везде предшествовало связной речи. Если же искусство старше слов, то не в этом ли причина, что мир полон демонстрациями красоты? Возможно, птицы – своего рода артисты, маэстро, исполняющие концерты.

Ворчание, карканье, бульканье, крики… Порой попугаи напоминают мне воронов. Но вот что важно: они всегда слушают. Несмотря на свою шумность, целая стая может разом умолкнуть. Иногда отдельные птицы на обрыве вдруг срываются в испуге, а другие остаются на деревьях, беззвучно замерев. Или какой-то особый крик заставляет всех попугаев до единого сорваться в полет и пропасть куда-то на весь день. По-видимому, во всем этом шуме очень большое значение имеет внимание друг к другу, умение не только издавать звуки, но и воспринимать их.

Джоанна Бергер занимается изучением поведения птиц и была моим научным руководителем, когда я работал над диссертацией. Я знал, что у Джоанны много лет жил краснолобый амазон по кличке Тико. Этот Тико часто бдительно наблюдал из окна за происходящим на улице и издавал разные легко распознаваемые тревожные крики, обозначающие коршуна или кошку. Тико появился на свет в неволе и прожил до 66 лет. Возможно, его боязнь определенных хищников была врожденной, а «слова» для их обозначения он придумал сам. Диким попугаям, с их давними культурными традициями и богатым социальным взаимодействием, приходится сталкиваться с большим числом реальных угроз, и они наверняка преобразуют свои инстинктивные страхи в гораздо более гибкую и информативную систему вокальных и поведенческих сигналов.

Когда Джоанна говорила Тико: «Я иду в сад» или «Я иду в кабинет», – он всякий раз безошибочно перелетал либо к дверям кабинета, либо на подоконник окна, выходящего в сад[184]. Это наводит на мысль, что попугаи, имея богатый словарный запас, могут понимать и смысл наших слов. Или, по крайней мере, усваивать названия мест.

Попугаи – самые талантливые имитаторы в мире животных, они почти не имеют соперников. Но многие живущие в неволе попугаи лишь «попугайничают», повторяя человеческую речь, но не понимая значения слов. Люди – единственные существа, достоверно обладающие грамматически структурированным языком, в котором использование разных частей речи, порядок расположения слов, склонения, спряжения и интонация создают почти бесконечное разнообразие комбинаций. Мы способны высказаться о любом возможном событии, предмете, времени, качестве, идее и т. д.