Никто не ждал Павла и в поезде. Звучала музыка, что-то ненавязчивое с флейтой. Еду развозила девушка в переднике, предлагала кофе, ростбиф, салат, лапшу, плесневелый тофу, соевый белок, политый соусом, сладкое желе, крабов из Владивостока. От волнения есть не хотелось и не спалось к тому же. Поэтому Павел заказал бутерброд, кофе и уставился в окно.

Вагон мягко покачивался, будто бы не мчался на огромной скорости, а плыл мимо пятиэтажек, деревень и редких хвойных пятачков. Павел никогда не уезжал дальше Московской области, и с каждым километром тревога становилась всё сильнее. Натягивалась пружина между ним и прокопченной Москвой, больно тянула назад, к уже известным улицам, к привычной терпимой жизни. И, казалось, в градиенте тьмы снаружи – от серого с сиреневым отливом к непроглядно-черному – что-то двигалось рывками: отставало, длинный прыжок – и вновь бежало рядом, напротив Павлова окна. Проблескивало белое лицо, холодное, как снег. Изломанные руки, пустые сгнившие глаза, остатки спутанных волос.

Поезд загрохотал по мосту, похожему на остов животного доисторических времен. Стальные рёбра загибались, смыкались далеко вверху, подсвеченные прожекторами. А под мостом была речная гладь, на берегу красным горохом помигивали маячки огней, и у Павла сжалось горло, стало тяжело дышать.

Чтобы отвлечься, он включил лекции о китайской мифологии, но там принялись рассказывать об аде в толще Желтой реки и десяти судилищах, где грешников всячески расчленяли, пытали и варили в масле.

«Китайский ад состоит из десяти судилищ, – сообщили Павлу. – В первом судилище судья Циньгуан-ван допрашивает души умерших. Безгрешных он отправляет в десятое судилище, где они получают право родиться вновь. А грешники проходят мимо “зеркала греха”, в котором отражаются все их дурные поступки. Души самоубийц Циньгуан-ван отправляет обратно на землю в облике голодных демонов, и, после истечения срока жизни, отпущенного им небом, они попадают в “город напрасно умерших” Вансычэн, откуда нет пути к перерождению.

Владения Циньгуан-вана включают “двор голода” – Цзичан, “двор жажды” – Кэчан, и “камеру восполнения священных текстов” Буцзинсо…»

На этом Павел не выдержал, всё выключил и стер.

Он проверил почту напоследок – нет новых писем, только спам, – вышел со всех аккаунтов и удалил их. Так же поступил с рабочим адресом: все равно в Китае им пользоваться не разрешат. Еще немного подождав, как будто кто-то мог позвонить ему за эти пять секунд, Павел вытащил симку из планшета.

Туалет нашелся в тамбуре за раздвижными стеклянными створками. Над одной из кабинок горел зеленый огонек, и Павел толкнул дверь.

Внутри все-таки было занято. У умывальника спиной к Павлу стоял мужчина в спортивном костюме и замшевых туфлях. Кабинку наполнял голубоватый стылый полумрак, в обведенном лампой зеркале отражались ухо и один печальный, словно немного стекший глаз.

– Простите, – сказал Павел. – Не знал, что здесь кто-то есть.

Мужчина не ответил. Он покачнулся, запрокинул голову, тихо и сдавленно забулькал. Поезд свернул, и Павел по инерции вывалился обратно в тамбур. Дверь хлопнула, закрывшись.

Спустя минуту мужчина вышел следом, держа в руке бутылку полоскания для горла. Обычный, розовощекий и живой.

– Теперь свободно, – бросил, едва глянув на Павла, и скрылся в вагоне-ресторане.

Поежившись, Павел ступил в кабинку, закрыл дверь и слился с пахнущим освежителем и мятой полумраком. Умывшись, он вытащил из кармана пластиковый квадратик симки, покрутил его в пальцах, бросил в унитаз, и прошлое всосалось в темное ничто.

Денег у братьев не было, потому они сунули тело сестры в мешок и бросили в высохший колодец на краю деревни.

Как ты можешь догадаться, Баолу, этим всё не кончилось.

Следующей ночью сестра вернулась, волоча мешок, и постучала в дверь. Посовещались братья, привязали к ее телу камень и скинули в ущелье. «Теперь-то точно не вернется», – решили они.

Но ночью снова раздались шаги, в дверь дома постучали. Сестра стояла на пороге, а у ног ее лежал тот самый камень.

Испугались братья. Нашли пустой ствол дерева, смастерили гроб, положили тело сестры в него и спустили на реку. Дух поблагодарил братьев и больше не тревожил их.

1

Добравшись в Благовещенск из Игнатьево, Павел пообедал в ресторане русской кухни, найденном по дороге на автобусный вокзал: знал, что в ближайшие дни разнообразие в еде его не ждет. Заказав борщ, винегрет, оливье, картошку с грибами и блины с икрой, он попробовал всего понемногу, запоминая вкус. Блины попросил завернуть с собой и доел их позже, прогуливаясь по набережной Амура-Хэйлунцзян и пачкая руки и губы остывшим маслом.

С реки дул ветер, сдирал ледяными пальцами пальто. Павел прошел мимо бронекатера на постаменте. Дно катера было алым, ярким, будто река сорвала ему кожу. На противоположном берегу виднелось колесо обозрения, бликовало серебром здание таможни, похожее на терминал аэропорта. К нему и от него время от времени ползли суда, тяжело взрезая водную гладь, а в отдалении по узкой линии моста тянулись через границу машины, похожие на черных букашек, и гусеницы автобусов. Безоблачное небо шумно вспахал самолет, оставив борозды. Павел проводил его взглядом, гадая, куда же он летит. Может быть, в Москву? Туда, где с лета продолжаются дожди, лупят в окно брошенной комнаты в коммуналке, поливают детский сад и школу, куда в восемь утра, когда Павел собирался на работу, стекались дети. Павел представил, как капли стучат по остеклению Сониного балкона с видом на березу и двор, заставленный машинами. Соня забыла закрыть створку, и дождь хлещет прямо на пол, заливает плитку, половые тряпки, пылесос, банку с окурками и пеплом.

Он очень хотел набрать ее, ту милую теплую Соню, с которой он встречался до «контрас», чипов, Швали и Краснова. Дозвониться в Москву прошлой зимы, когда они сидели на полу и упаковывали в красную хрусткую пленку подарки для воспитанников. Та Соня бы за него порадовалась, а потом сказала: «Паша, не забудь поесть». А еще: «Как ты доехал? Выспаться удалось?» и «Я скучаю, Паша, приезжай скорей».

Интересно, она вспоминает о нем?

Но звонить было нельзя. Своим появлением Краснов переломал всё, что Павел успел выстроить после детдома. И тут же вспомнилась вскипающая под ливнем, похожая на нефть вода пруда. Дробь капель на лобовом стекле, как будто кто-то стучался, просился внутрь.

Павел облокотился на чугунный парапет, расслабил кулаки. Каждый раз, когда паника начинала бить в висок, он напоминал себе, что всё сделал правильно. У него не было выбора, его вынудили – система правосудия, Краснов, Клюев и персонал детдомов, которые Краснова покрывали. Они виноваты, а не Павел. Он ментам помог, на самом деле, сделал за них грязную работу.

Чем больше Павел об этом думал, тем почему-то тяжелее становилось.