Микроавтобус остановился.

– Вылезай, герой, приехали,– пробасил Адамант.– Степа, возьми девушку.

Ласковин не без труда выбрался из автобуса, сделал пару шажков, огляделся. Солнце только-только взошло. Воздух прозрачный, свежий и неподвижный. Снег на деревьях, на земле, на дороге. Слева – невысокая горушка, справа – ровное поле, за ним – полоска лиственных деревьев. У дороги – полузасыпанный снегом остов какой-то сельскохозяйственной машины.

Адамант Афанасьевич выбрался наружу, помог кирпичномордому вынести Наташу, задвинул дверь.

Ласковин глубоко вдохнул. Горло уже почти не болело. Хороший будет день. Если говорить о погоде.

– Двинулись,– скомандовал «патриарх».

Тропочка вела вверх по склону. Утоптанная, а ведь снег шел всю ночь.

Первым – кирпичномордый с Наташей на руках, за ним, вразвалочку, Адамант. За Адамантом, маленькими шажками, спутанный Ласковин. Руки его уже начали мерзнуть. Замыкал водитель. Минут через пять замыкающий обогнал маленькую колонну, наклонился, сдвинул что-то на земле. Какую-то крышку. Тропка уходила вверх, но посреди нее теперь зияла дыра.

«Что за дурная тяга к подземельям»,– подумал Андрей, вспомнив Воша.

Формой комнатушка напоминала пенал, а содержанием – монастырскую келью. Лежак, тумбочка, стол, табурет и еще с полметра свободного места. Правда, стены, пол и потолок обшиты настоящим деревом. За кроватью приткнулась батарея-нагреватель, а в полу обнаружилась дырка миллиметров сорок пять в диаметре. В потолке – аналогичная. Вентиляция.

Андрей уселся на лежак, изучил замки своих кандалов. Хорошие замки. Немецкие, судя по буковкам. И кандалы что надо. Между ногами цепь в полметра длиной и пуда в полтора весом. Ходить можно, но не попрыгаешь. Андрей слез на пол, оглядел лежак. Ножки железные. Но намертво вделаны в пол. Как в психушке. И у тумбочки тоже. И у стола. Табурет, правда, не закреплен. Но табурет – это для неумех. Или для кино – подпилить и об головы ломать. А уж замки сбить и думать нечего.

Ласковин лег на кровать, вытянулся, расслабился. Обдумывать ситуацию не стоило. Фактов мало, а дурные версии только мешают. Ничего. И не из таких жоп выбирались. Если бы не Наташка, вообще бы в ус не дул. Кто хочет убить – убивает сразу. А ежели огоньком прижечь – это смотря зачем… Деньги? Берите на здоровье! Все, что есть. Один хрен потом вернете (Ласковин мстительно улыбнулся), с приплатой вернете!

Лязгнул засов.

Ввалились два бородатых лба в одинаковом прикиде: черные шаровары, сапоги, белые рубахи, подпоясанные веревочками. Каждый ботвастый дядя – в полтора Ласковина. Вошли, раздвинулись, пропуская начальство.

Ласковин с койки не встал – много чести. Но и Адамант нос задирать не стал, присел на табурет, уперся ладонями в колени, помолчал внушительно, затем изрек:

– Не сердись, Андрей Александрович. Мы – люди не злые и не злопамятные. Тоже ошибаемся. Тоже иной раз кровь невинную льем. В большом деле иначе нельзя.

Ласковин не ответил. Делал вид, что вагонка на потолке его безумно интересует.

«Патриарх» откашлялся, выдержал паузу. Внушительная фигура. Даже ярмарочные шаровары, заправленные в сапоги, имиджа ему не портили.

– Зря ты так,– укорил Адамант Афанасьевич.– Одному богу трудимся. Одной земле. Жаль, если придется тебя потерять.

Андрей повернул голову, усмехнулся: давай, попугай еще!

– Сердишься,– сочным басом констатировал «патриарх».– Из-за девушки своей, верно? Но ты пойми, по-иному не получалось. Сам себе ответь, дался бы ты нам, если бы я там на дороге лежал?

Вот тут Адамант прав: если б не мгновенное замешательство, им бы Андрея не заарканить. Среагировал бы.

– Теперь ты меня взял,– глядя в потолок, процедил Ласковин.– Вот и отпусти девушку.

– Отпущу,– согласился «патриарх».– И тебя отпущу. Завтра.

Андрей сел. Телохранители-бородачи качнулись вперед и застыли. Хорошая реакция. И оценка ситуации тоже хорошая. Это плохо.

– Не веришь? – укоризненно пробасил Адамант.– Зря. Я слову хозяин. Отпущу. Вставай, Андрей Александрович, прогуляемся.

– Прогуляемся,– не стал возражать Ласковин.

В завтрашнее освобождение ему не очень верилось. Подозревал подвох. Но чем черт не шутит…

– Может, и железо снимешь?

– Сниму,– сказал «патриарх».– Дай слово, что силой своей пользоваться не будешь,– сниму.

– И ты моему слову поверишь? – удивился Ласковин.

– Поверю,– кивнул Адамант Афанасьевич.– Даешь слово?

Искушение было велико. «Патриарх» явно хотел понравиться Ласковину, но Андрей не настолько глуп, чтобы купиться на дешевку. Дать слово, а когда снимут кандалы, выбить пыль из бородачей, а их «доверчивого» начальника прихватить в заложники. Но и тут чувствовался некий подвох. Поэтому Ласковин не рискнул. Пока Наташа у них в руках, придется действовать наверняка.

– Нет,– отрезал Андрей.– Слово я тебе не дам.

Идол был большой, красный, бородатый. Вырезанный из дерева с отменным трудолюбием, ибо возвышался над головами минимум на три метра (хотя сидел, скрестивши ноги), на блестящей от лака бороде виден каждый волосок. Ликом идол казался грозен, в плечах широк, но не настолько, чтобы уподобиться рекламным совковым пролетариям. Резал идола, безусловно, мастер и, вероятнее всего, не один. Ежели сравнивать с деревянными святыми, коих видел Ласковин в католических храмах, идол, безусловно, выигрывал. И ростом, и статью, и решительно нахмуренными бровями.

Ласковин потрогал деревянное колено, находящееся примерно на уровне плеча Андрея. Бородачи не препятствовали. Не музей, значит, руками можно.

– Не загорится? – спросил, кивнув на факелы.

– Нет,– «патриарх» глядел на черного истукана ласково, но без подобострастия.

– Вы, выходит, язычники?

Один из бородачей не выдержал, хмыкнул.

– Мы – истинно верующие, православные,– терпеливо (видно, уже не раз приходилось) возразил Адамант.– Поскольку молимся мы нашему богу, исконному, а не пришлому. Не деревянному изображению, как ты понимаешь, а Ему.– Адамант произвел обнимающий жест, словно под «Ним» подразумевалась вся немалая внутренность пещеры.– Мы служим Ему так же, как и ты.

– Я христианин,– возразил Ласковин.

Взгляд его снова и снова возвращался к темно-красному грозному лицу. Какой талант, однако.

– Невелика помеха,– отмахнулся «патриарх».– Я сам был христианином. Пока не прозрел.

Искренность в голосе подкупала. Чувствам следовало дать окорот.

– Кровушку пьет? – саркастически осведомился Ласковин.– Как нынче с девственницами? Трудно? Или предпочтительнее младенцы?

– Глупости говоришь,– строго сказал Адамант.