– Вы поступили очень смело, пытаясь защитить меня, – сказала Ханна Мари. – Нет слов, чтобы выразить мою признательность.

– Благодарю. Ах, если б я хоть чуть-чуть вас пережила, я бы все поняла и встала стеной. Я бы смогла доказать мошеннический сговор с юристкой и подмену завещания.

– С какой юристкой? – удивилась Ханна Мари.

– Из Нью-Йорка. Время от времени она приезжала к Винсенту – якобы по делам, но, по-моему, у них были шуры-муры.

– Не помню, чтобы мы с ней встречались. Как она выглядела?

– Ну такая красивая, если вам нравятся рыжие.

– Ты слышала, Ханна Мари? Женщина, что стояла у твоей могилы, та самая юристка.

«И скорее всего, любовница Винсента», – подумали все, но вслух ничего не сказали.

Рассказ маленькой мисс Дэвенпорт ошарашил всех родных и друзей Ханны Мари, но особенно ее мать.

– Он казался таким милым, – проговорила Беатрис.

Ханна Мари до слез расстроилась, что так подвела отца.

– Прости меня, папа, – без конца повторяла она. – Прости, пожалуйста.

– Нет, ты не виновата, родная. Я как чувствовал, что он устроит подлость, этот никчемный…

– Ханна Мари, это я, твоя бабушка, – перебила Бёрди Свенсен. – Не казнись, дорогая, никто на тебя не сердится. Правда, Катрина?

– Ни капельки, милая. Нас огорчает тот человек, сделавший пакость.

– Ох, попадись он мне в руки, – сказал Джин Нордстрём, кузен Ханны Мари.

– Или мне, – поддержал Густав Тилдхолм. – Мало не показалось бы.

Вскоре весь холм гудел угрозами и проклятьями.

– Тут женщины, а то я бы сказал, что я с ним сделал бы, – процедил Мерл Уилер.

Лордор умер бы второй раз, подумала Катрина, узнай он, что ферму захватил чужак. Будет ужасно несправедливо, если негодяй выйдет сухим из воды.

Уже смеркалось, когда Элнер Шимфизл разразилась словами, наиболее точно передавшими всеобщую досаду:

– Мать-перемать! Вот в чем минус покойницкой жизни. Мы знаем такое, что упекло бы подлеца за решетку, и ничегошеньки не можем сделать.

Ее роман с Майклом Винсентом начался в Нью-Йорке. Она работала в юридическом отделе рекламного агентства, выполнявшего заказы сыроварни. Майкл сказал, что с женой несчастлив, но не может бросить инвалида.

Дальше – хуже: он узнал, что по завещанию не получит ни гроша. Тесть его всегда был гадом, поведал Майкл, а жена просто выжила из ума. Родичи ею манипулировали, дабы лишить его заслуженной доли. Жуткая несправедливость. Он столько лет горбатился, на голом месте создал компанию, и вот она, благодарность. Так, по крайней мере, он говорил. А она была по уши в него влюблена. Иногда влюбленная женщина не видит того, что у нее под носом. Даже если она дипломированный юрист.

Они были в гостиничном номере, когда Майклу сообщили о несчастье. Между ним и женой давно уже не было близости, но он как будто ужасно переживал эту беду.

Она подменила завещание еще задолго до смерти его жены и задолго до того, как поняла, что он – чудовище и просто ее использовал. Изготовить фальшивку было нетрудно: удали пункт-другой, перефразируй пару абзацев, поменяй имена бенефициаров. Конечно, за подобное ее бы вмиг лишили лицензии, но Майкл был так ей благодарен и говорил, что все это – ради их совместного будущего.

И она поверила. Надо же быть такой дурой. После смерти жены он уже не звонил. Вот тогда она начала соображать, что к чему. Кинулась на самолет, потом на арендованной машине прикатила к нему в Элмвуд-Спрингс. Пригрозила, что выдаст его властям, но он только рассмеялся:

– Валяй. А я охотно расскажу, как ты подделала завещание. На свободу выйдешь лет через десять, и то если повезет. Так что пакуй свои трусики и дуй отсюда к чертовой матери, пока я сам тебя не вышвырнул!

Лишь теперь она поняла, что он за человек.

– Боже мой… бедная твоя жена. Что ты с ней сделал?

В холодных голубых глазах его промелькнуло нечто такое, от чего застыла кровь и подкрался жуткий страх. Она ушла. Села в машину и рванула из города. Но перед тем заглянула на кладбище.

В День матери он навестил Тотт. Разумеется, пьяный. Плача от жалости к себе и мешая сопли с пивом, Дуэйн Младший орал в могилу:

– Дура ты старая! Зачем ты, мамка, померла? Я ж тебя любил, а ты меня голым оставила. Без гроша. Чтоб тебя! А я тебя любил, бабку полоумную. Любил тебя. Чего ж мотоцикл-то мне не купила? Ты, ты виновата, что я нищий. Зачем померла и бросила меня одного? Я ж тебя любил.

Пьяные излияния ничуть не растрогали Тотт. Когда была жива, сынок только и знал, что ее обирать. Однажды уволок весь столовый гарнитур, пожаловалась она мужу.

– Черт, это у него от меня, – повинился Джеймс. – Я ведь тоже тебя обкрадывал. Мы с Господом ненавидим ворье. Слава богу, я все-таки завязал. Трезвым умом я обязан Анонимным Алкоголикам.

– Молодец. А я обязана «Сестрам Пойнтер»[13] и дискотеке.

– Серьезно?

– Вполне. Для дискотеки-то я уж слегка устарела, но мне было пофиг. Она спасла мою жизнь. Когда ты меня бросил, одной стало невмоготу. Наняла я няньку для мамаши и внучков, и каждый вечер по пятницам и субботам работу побоку, намажусь, накручусь – и вперед на дискотеку Красотища там! Под потолком зеркальный шар вертится и пускает зайчиков, верещат свистки, в цветных прожекторах ты вдруг вся синяя, или желтая, или розовая. Здорово! Я и еще штук двадцать педиков из Джоплина, все в туфлях на платформе, в расклешенных брюках и боа из розовых перьев, все с накладными ресницами, отплясываем под «Деньги ей достаются нелегко». В тот год я, наверное, протанцевала тысячу миль. Клево. Жалко, ты все пропустил.

2014

В тридцать лет Норма поклялась, что после шестидесяти перестанет красить волосы, но, конечно, обещания не сдержала. Другим седина очень идет – вот Мэкки, например. А ей – нет. У нее слишком светлая кожа. Седина ее старит, делает какой-то поблекшей. Зубы тоже выдавали возраст, и Норма угрохала кучу денег на «голливудскую улыбку». Возраст не убавился, но зубы сверкали, как у шестнадцатилетней.

Деньги были потрачены, однако поводов улыбаться кому-то или над чем-то больше не стало. Норма почти никуда не ходила – только в магазин и обратно. А кассирши ее голливудской улыбки, конечно, не замечали. Они вообще на нее не смотрели.

И вот еще беда: почти все подруги были гораздо старше ее. Норма где-то вычитала, что это характерно для тех, кто был единственным ребенком в семье. И теперь большинство подруг уже умерли.