но была спасена. Офицеру все это сходило с рук.

Агафье удалось вырваться из этого страшного рабства. В нее влюбился сослуживец Вахромеева, выкупил ее и увез с собой в поместье под Казанью.

– Будешь помогать пока Маше – я знакомлю Агафью с Максимовой.

– Петр Федорович! Мне ничто не надо – девушка пугается – Я и сама все могу, чай не баре…

– Научи пока Агафью по докторским делам – пешцев сейчас добавилось, сделайте им запасы перевязки, да жгуты новые…

Загрузив новых служащих делами, я скомандовал выступление из Чистополя. По замерзшей Каме мы перебрались на левый берег, где сразу же наткнулись на новую делегацию, поджидающую нас. На сей раз встречать нас приехали мастера с Берсудского медного завода.

– Царь-батюшка! Сделай милость – вперед вышел седой, сгорбленный старик по фамилии Вешняков – Заедь к нам, здеся недалече.

Медные мастера мне были нужны, поэтому взяв сотню казаков и Почиталина, я отправился в деревню Берсу, рядом с которой стоял завод.

Сначала мы проехали рудники. Они разрабатывались открытыми шахтами от 5 до 25 сажен глубиной. Я понаблюдал, как руду засыпают в большие бадьи и вздымают наверх на ручных «валках». Весной и осенью рудники иногда затопляло. Для водоотлива была устроена «водяная машина», приводимая в движение конной тягой.

– Оные машины тута новшество – рассказывал Вешняков – Наши бывшие владельцы Твердышевы первые ввели.

– Как же вы теперь без них? – интересуюсь я.

– Слава богу! – заверил старик – Собрали совет мастеров, управляющего выгнали… Готовы в казну твою и пушки и что хошь лить…

Мы поднялись на пригорок и нам открылся вид на широкую поляну с площадкой посредине.

Площадка была черна, она походила на место пожарища. Здесь производился предварительный обжиг руды, чтобы сделать её мягкой, годной к проплавке.

– По первоначалу разжигают кострище из сушняку и в огонь руду валят, – пояснил Вешняков – Дело обжига, ваше величество, тяжелое, опасное. И работы эти зовутся «огневыми». При обжиге, руда исходит ядовитым хазом, самым зловредным для здоровья. Хаз по земле стелется, и, ежели его погоняет ветерком на открытую шахту, рудничные работники с рудников бегут без оглядки… А то – смерть неминучая.

Из рассказа я узнал, что сернистых газов погибали не только люди, но и все живое, вплоть до птиц, пчел и растений. Весь лес, даже сосны, пихты, елки на большое пространство вокруг стояли оголенными, без листвы и хвои.

– Когда руду здесь обожгут – продолжал мастер – Привозят её на завод и разбивают по сортам. А крупные-то куски в толчее толкут да в мелкий порошок перемалывают. А после того заготовляют «флюс»: это известной камень, белая глина да песок. Перемешают все с дробленой медью, получится «шихт». Ну, а теперича, царь-батюшка, поедемте на завод к домницам.

Вернувшись на завод, первым делом зашли в «пробницу» – прообраз лаборатории.

Это светлая изба, в средине пробирная печь с ручными мехами для дутья, на полках и на большом столе тиглы, пробирки, весы грубые и весы точные под стеклянным колпаком, пробирный свинец, бура, ступа для толчения проб.

– Здеся-ка орудует Тимофей Лось – пояснил Вешняков – Наш главный мастер.

В углу стояло несколько четвертных бутылей с разными настойками.

– А это вот, батюшка, сладкие наливочки. Лось сам мастерит их. Не хочешь отпробовать?

Я отказался. Казаки посмотрели на меня с надеждой, но так ничего не дождавшись – тяжело вздохнули.

– А где же сам главный мастер? – поинтересовался я.

– На плавке. Пойдемте.

В плавильном цехе, куда мы вошли, было жарко. И темновато. Некоторые казаки закашляли, закрестились. Атмосфера и правда, была инфернальная.

Каменный цех довольно просторен и достаточно высок. Вдоль одной из стен стояло в ряд пять пузатых печей, они топились дровами.

– Мы зовем их домницы, а по-немецки – крумофены, – сказал Вешняков.

Пылали три домны, а в две производилась загрузка. По особым, на столбах, выкатам подвозились на тачках к горловинам печей уголь и «флюс» с толченой медью, то есть «шихт». Высоко, почти под потолком, стоял работник, называемый «засыпка». Он покрикивает на тачечников:

– Эй, вы, гужееды сиволапые! Шагай, шагай! А ну, надуйсь! Стой, довольно шихту! Уголь сыпь!

Он командует загрузкой домны: пласт угля, пласт руды и флюсов, и снова пласт угля, пласт руды и флюсов. Донельзя прокоптелый, взмокший от пота «засыпка» как будто ради озорства вымазан жидким дегтем. Из трех топящихся печей наносит газом. От жары, газа, угольной и известковой пыли «засыпка» задыхается. Он не может выскочить из цеха хоть на минуту, чтобы отдышаться на свежем воздухе – его держит на месте беспрерывный ход работы. Он ковш за ковшом пьет воду, исходя чрезмерным потом. Сплевывает копотью и кровью.

К нам подходит морщинистый, одышливый мужик в кожаном фартуке. Волосы перевязаны веревкой, в левом глазу – бельмо.

– Самый крепкий «засыпка» больше пяти лет не выдюжит – говорит он – Либо калека, либо на погост…

– Это наш главный мастер ныне, Тимофей Лось – представляет заводского Вешняков. Тот мне кланяется, прижимаю руку к сердцу.

В цехе было шумно: гремели по крутым выкатам чугунные колеса тачек, шуршали сваливаемые в домны шихт и уголь. Возле домниц понаделаны холодные амбары, там вовсю пыхтели две пары ветродуйных кожаных мехов. Сильная струя воздуха со свистом врывалась в поддувало, в печную утробу и разжигала угли. Чрез кривошипы и колесный вал мехи приводились в движение шумевшей за стеной водою, она падала на водоемные колеса.

– Откуда вода? – поинтересовался я – Зима же.

– Из подо льда заводского пруда вытекает – объяснил теперь уже Лось – Но скоро встанем до весны.

Людей в цехе было десятка полтора. Бороздниками и веничками они прочищали вырытые в земляном полу небольшие ямки, соединенные между собой мелкими узкими канавками. Вскоре по ним брызнет-потечет огнежидкая, расплавленная медь. К моему удивлению нам всем раздали синие стекла.

Старший мастер проверил, правильно ли наклонен желоб от печной лещади к канавкам. Работники похватали железные лопаты. Лось подошел к одной из трех домниц, чрез слюдяной глазок всмотрелся в бушующее пламя печи, чутко прислушался к тому, как в брюхе её гудит и клокочет расплавленный металл, и поднял руку:

– С богом, ребята! – затем он схватил тяжелый лом, перекрестился и долбанул ломом в замазанное глиной выпускное оконце.

– Пошла, матушка, пошла, пошла! – закричал он, ударяя второй и третий раз.

Глиняная пробка вылетела из брюха домницы, хлынул огненный, ослепительно белый поток. Если бы не синие стекла – смотреть на нее было бы невозможно. Расплавленная жижа потекла по желобу вниз, в канавки, в ямки.

Мастера